Меню

Главная
•Детская страничка
Библиотека

Фотоальбом

Православная поэзия
История г.Мурманска (фотографии, тексты)
Мастерская (Пасхальные яйца, кресты)

Новости из прессы

Из епархиальной газеты

Творчество мурманчан

Спасо-Преображенский Кафедральный собор

Церковь об ИНН и печати антихриста

Гостевая книга
Обо мне
Полезные ссылки
Последние обновления
Просят о помощи
Православные знакомства православных мурманчан (и не только)
Паломническая служба
Форум
Приватный чат
Православная баннерная сеть - Богохранимая Отчизна (120х240, 240х60)
Подписаться на рассылку сайта <Романов-на-Мурмане>
Введите E-mail:
Счетчики
Каталог Православное Христианство.Ру
Коллекция.ру
PRAVOSLAVIE.INFO -
РЕЙТИНГ ПРАВОСЛАВНЫХ САЙТОВ
ВЕРНОСТЬ РОССИИ
Маранафа:
Библия, словарь, каталог сайтов, форум, чат и многое другое
Иван Сусанин - новый каталог Интернет ресурсов
Портал Murmanland.ru: Мурманский интернет-портал -Мурманская поисковая система, знакомства, каталог Мурманских сайтов, Рейтинг Мурманских сайтов, Интернет-магазин, погода, курсы валют и многое другое!
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU
Жития святых Рассказы для детей Стихи Воспитание Бди Детский Фотоальбом Тематические ссылки •Разное

Романов-на-Мурмане. Детская страничка. Разное. "Роза Хрита" Сельма Лагерлеф.(Скачать архив)

 

Сельма Лагерлеф

СОДЕРЖАНИЕ

РОЗА ХРИСТА

КОРОЛЕВА СИГРИД СТОРРОДА

СВЕЧА ОТ ГРОБА ГОСПОДНЯ

ДВЕ ДОЧЕРИ КОРОЛЯ

 

РОЗА ХРИСТА

содержание

Высоко в горах в Генигерском лесу жил разбойник со своей женой и пятью малыми ребятишками.

Недобрым местом считался в округе перевал в горах Генигерского леса. Конный и пеший пробирались узкими тропами, в обход, лишь бы не подстерёг их разбойник на горном перевале. Так что разбойнику лишь изредка удавалось поживиться: отнять у беспечного путника несколько монет или тощую дорожную суму. Сам же разбойник считался человеком вне закона и не смел спускаться в долину.

Если же случалось ему несколько недель подряд возвращаться в свою пещеру с пустыми руками, тогда его жена сама отправлялась вниз в селение.

Никто никогда не видел её лица. Косматые спутанные волосы дикими прядями торчали в разные стороны и падали ей на глаза. Она брала с собой своих пятерых детишек. Малыши шли, одетые в лохмотья, стуча деревянными башмаками. У них были чумазые мордашки, а волосы такие же грязные и нечёсанные, как у матери. Каждый нёс на спине мешок разве что чуть поменьше, чем он сам. Жена разбойника выбирала дом побогаче и без стука настежь распахивала дверь. Хозяева торопились сунуть ей мягкую лепёшку и кусок окорока. Все боялись жены разбойника, потому что знали, что с неё станется вернуться на следующую ночь и поджечь дом, где её прогнали с порога.

Однажды, бродя от дома к дому по улочкам селения, жена разбойника подошла к воротам монастыря Овед. Она позвонила в колокольчик, привратник распахнул окно и протянул ей шесть круглых хлебов: один ей и по одному для каждого ребёнка.

Пока она укладывала ещё тёплый хлеб в мешок, младший из её ребятишек увидел дверцу в каменной монастырской стене.

— Матушка, матушка! — позвал он. — Иди-ка сюда! Да иди же!

Дверца, снятая с петель, стояла просто прислонённая к стене. Жена разбойника, не долго думая, отшвырнула её в сторону и вошла в монастырский сад.

Настоятелем монастыря Овед был в то время аббат Иоанн, прославившийся своей добротой и святой жизнью. К тому же он изучил тайны лечебных трав и кореньев. Из далёких стран он привозил семена диковинных цветов и невиданных в этих краях растений.

Весной, когда первые цветы распускались в его саду, бабочки и пчёлы, казалось, слетались сюда со всей Дании. Люди издалека приходили, чтобы полюбоваться чудесными цветами аббата Иоанна.

Жена разбойника, как ни в чём не бывало, принялась расхаживать по дорожкам сада.

В этот час в монастырском саду работал послушник Марсалий. Это он оставил открытой дверцу в монастырской стене, чтоб выбрасывать из сада сорную траву.

Увидав жену разбойника, а с ней пять отчаянных сорванцов, он ахнул и бегом бросился им навстречу.

— А ну сейчас же уходите отсюда! — строго приказал он. — Пошли прочь, иначе вам придётся худо!

Он хотел было схватить нищенку за руку, но та кинула на него такой свирепый взгляд, что он невольно отскочил в сторону.

— Я жена разбойника из Генигерского леса! — Она встала поперёк дорожки, широко расставив ноги, и протянула к Марсалию руки со скрюченными пальцами. — А ну попробуй тронь меня, если посмеешь!— Послушай, что я скажу, — попробовал уговорить её Марсалий. — Ты же знаешь, это мужской монастырь, и по нашим законам ни одна женщина не должна сюда входить. Если монахи узнают, что я забыл запереть калитку, то мне здорово достанется. А то и вовсе прикажут убираться отсюда, куда глаза глядят.

— Ну и чёрт с тобой, — грубо сказала нищенка. — Выгонят, туда тебе и дорога.

Марсалий, совсем растерявшись, кликнул на подмогу двух дюжих монахов.

— А!.. Ты хочешь вышвырнуть меня отсюда? Я останусь здесь, сколько захочу! Слышишь, монах? — пронзительно и злобно завопила жена разбойника.

Одним звериным прыжком она подскочила к Марсалию и укусила его за руку. А пятеро мальчишек с отчаянным визгом и криками вцепились в рясы монахов.

Услышав столь необычный шум в саду, где всегда царили покой и тишина, из дверей вышел сам настоятель монастыря — аббат Иоанн.

Это был сгорбленный старик, волосы его блестели, как нити серебра. У него были старческие красноватые глаза, но взгляд их оставался глубоким и проницательным.

Он тут же приказал монахам вернуться в свои кельи и тихим шагом подошёл к жене разбойника. Она посмотрела на него исподлобья, угрюмо и настороженно. Но аббат Иоанн заговорил с ней приветливо.

— Ты можешь гулять по саду сколько пожелаешь, — сказал он с доброй улыбкой.

Жена разбойника только молча кивнула головой и снова пошла по дорожке между грядками.

Аббат Иоанн смотрел на неё и не мог надивиться. Он был уверен, что несчастная оборвашка никогда в жизни не видела такого прекрасного сада. Однако нищенка рассматривала цветы, будто это были её давние знакомые. Она улыбнулась розам и блестящим, как атлас, лилиям. Но поглядев на плющ и шалфей, укоризненно покачала головой.

Аббат Иоанн любил свой сад больше всего на свете. Он полагал, что все драгоценности и сокровища мира тленны и преходящи, кроме дивных цветов, которые одаряют людей божественной радостью каждую весну.

Аббат Иоанн ласково потрепал младшего мальчугана по спутанным волосам.

— Мне кажется, тебе и твоим сыновьям понравился мой сад!

— Так-то оно так, — задумчиво проговорила жена разбойника. — Не буду спорить, у тебя здесь растут кой-какие неплохие цветочки. Но мне довелось в жизни видеть другой сад. Он так прекрасен, что и слов нет. Где уж твоему саду тягаться с ним!

Аббат Иоанн только добродушно улыбнулся, а Марсалий, помощник садовника, прямо-таки вспыхнул от обиды и досады.

— И это говоришь ты, жалкая побирушка! — в запальчивости проговорил он. — Какой сад ты видела? Что ты врёшь? Расскажи нам лучше про чащобу, глухомань да гнилые болота! Этому я поверю.

— Болтай сколько хочешь, — презрительно сказала жена разбойника. — О, если бы ты увидел самый маленький, самый бедный цветок из того сада! Все эти розы и лилии, которыми ты так гордишься, показались бы тебе не лучше лебеды и бурьяна!

— Нет, вы только посмотрите на эту наглую лгунью! — гневно воскликнул Марсалий. — Вы живёте в диком лесу и сами стали не лучше зверей!

Тут жена разбойника от ярости потеряла всякую власть над собой.

— Ах, так! Тогда слушайте! — сверкая глазами, пронзительно и дико закричала она. — Вы, монахи, зовёте себя святыми людьми. Тогда почему вы не знаете, что в Генигерском лесу каждый год в рождественскую ночь расцветает небесный сад!

— Матушка говорит правду! — еле слышно пролепетал самый младший из детей и, испугавшись своей смелости, зарылся лицом в материнскую юбку.

Но Марсалий только рассмеялся с издёвкой.

— Надо же такое придумать! Божественный сад расцветает в Генигерском лесу, там, где живут нечестивцы и воры!

Аббат Иоанн пристально поглядел в пылающие как угли глаза жены разбойника, сам не зная, верить ей или нет.

— Пропадите вы все пропадом! — хрипло крикнула нищенка, сжимая кулаки. — Но я знаю одно. Никто из вас не отважится рождественской ночью подняться через перевал в Генигерский лес. И вы никогда, никогда не увидите небесного сада! Пусть так и будет. Не видать вам этого чуда! Потому что все вы просто жалкие трусы!

— Ты ещё смеешь оскорблять нас, ты, жена преступника!.. — начал было Марсалий, но аббат Иоанн жестом приказал ему замолчать.

“А вдруг эта несчастная говорит правду?” — подумал аббат Иоанн.

Тем временем жена разбойника, нетерпеливо окликнув сыновей, повернулась и пошла к калитке. Но аббат Иоанн остановил её.

— Добрая женщина, подожди минутку, выслушай меня! — Столько тепла и сердечности было в его голосе, что жена разбойника невольно остановилась. — Позволь мне прийти в рождественскую ночь в Генигерский лес. Посмотри на меня, ты видишь, как я стар. Одному мне ни за что не найти к вам дорогу. Прошу тебя, пришли за мной сюда в монастырь старшего из своих мальчуганов. Поверь, я не принесу вам зла. У меня есть немного денег. Я отдам тебе всё, чем владею.

Жена разбойника не сразу ответила ему. Она опасалась открыть кому-либо дорогу к их тайному убежищу, к тому же боялась гнева сурового мужа. Но всё же, поколебавшись, она согласилась.

— Ладно уж, будь по-твоему, — угрюмо сказала она. — Жди, так и быть, я пришлю за тобой мальчишку. Но не вздумай донести на нас, если ты и вправду божий слуга.

Аббат Иоанн приказал дать жене разбойника хлеба и сыра, а в придачу бочонок мёда для её ребятишек, и с тем жена разбойника удалилась.

Шло время, аббату Иоанну по ночам часто снился небесный сад в Генигерском лесу. Но, просыпаясь, он начинал сомневаться и говорить себе, что он слишком легковерен и доверчив.

В разгаре лета монастырь Овед посетил сам архиепископ Авессалом из Лунда.

Он пожелал осмотреть прославленный сад аббата Иоанна. Но на этот раз аббат Иоанн был до странности рассеян и задумчив.

Показывая архиепископу благоухающие цветы и целебные травы, он путал их названия и не сразу мог вспомнить, из какой заморской страны он их привёз. Он невольно всё время вспоминал слова жены разбойника о рождественском саде и в его ушах, не умолкая, звучал доверчивый голосок ребёнка: “Матушка говорит правду... Матушка говорит правду...”

Аббата Иоанна так и подмывало рассказать епископу Авессалому о небесном саде в непроходимой лесной чаще, но завёл он речь сначала совсем о другом.

— Ваше преосвященство, — сказал он, — вы уже немало наслышаны о генигерском разбойнике, отвергнутом людьми и церковью. Думаю, было бы самым верным, если бы вы дали ему вольную грамоту и он мог бы начать честную жизнь. Ведь у него пятеро сыновей там в пещере, и они вырастут такими же преступниками, а то и похуже. Тогда в горах соберётся уже целая шайка разбойников.

Но архиепископ только покачал головой.

— Такому безбожнику нет места среди верных христиан, — сказал он. — Нет уж, пожалуй, будет лучше, если эта семейка навсегда останется в своём зверином логове.

Аббат Иоанн вспомнил, как мальчуганы в рваных одёжках послушно шли вслед за матерью. Старший нёс на руках самого младшенького, и тот, сомлев от усталости, уснул, обхватив шею брата грязной ручонкой. Слезы жалости навернулись на глаза старого аббата. И тогда, не выдержав, он рассказал архиепископу Авессалому про чудесный рождественский сад в Генигерском лесу.

— Если эти разбойники достаточно хороши, чтобы сам Господь Бог являл им своё величие, — с волнением проговорил он, — неужели они настолько злы и греховны, что не поймут доброту людей?

Но горячность аббата Иоанна только позабавила архиепископа.

— Обещаю тебе, — сказал он с лёгкой улыбкой, — если ты пришлёшь мне цветок из рождественского сада в Генигерском лесу, можешь не сомневаться, я тут же подпишу вольную грамоту разбойнику.

Конечно, это была не больше чем шутка. Епископ Авессалом с тайной горестью посмотрел на аббата Иоанна и подумал: “Совсем одряхлел старый добрый аббат, впал в детство и верит всяким бредням и выдумкам...”

Но аббат Иоанн не заметил насмешки в словах архиепископа. Лицо его посветлело, он низко поклонился, сложив на груди руки.

— Ваше преосвященство, благодарю вас. Вы всегда были добры к заблудшим и несчастным. А цветок я вам пришлю непременно. Сердце мне подсказывает, Господь Бог поможет мне в этом...

С тяжёлой душой покинул на этот раз монастырь Овед архиепископ Авессалом. “Да, придётся подыскать нового настоятеля для монастыря Овед, как это ни печально, — рассуждал он в пути. — Бедный старый мечтатель аббат Иоанн, он стал совсем слабоумным...” Осыпались цветы в монастырском саду, наступила осень. А вот и первые снежинки закружились вокруг монастырских башен. Аббат Иоанн принялся нетерпеливо отсчитывать дни. Наконец наступила рождественская ночь. Маленький кулачок крепко постучал в монастырскую дверь. — Эй, старый аббат, поторопись! Холодина-то какая! Ух, как я замёрз! — послышался детский голос.

Аббат Иоанн выглянул в окно и увидел старшего сынишку разбойника. Он не стоял на месте, а приплясывал от холода в своих жалких обтрёпанных лохмотьях.

Аббат Иоанн спустился со ступеней и укутал ребёнка тёплой накидкой.

Послушник Марсалий, что-то невнятно бормоча себе под нос, помог аббату забраться на лошадь, и они двинулись в путь. Мальчишка бежал впереди и указывал им дорогу.

Жгучий ветер, гулявший по равнине, окружил их ледяным кольцом. Но аббат Иоанн не замечал ни пронизывающих порывов ветра, ни колючего снега.

— Друг мой Марсалий! — радостно повторял он. — Поверь, ты не пожалеешь, что вызвался сопровождать меня, старика, в эту ненастную ночь! Ну что ты хмуришься, ты только подумай, что ждёт нас сегодня ночью!

Марсалий ехал за ним молча, насупившись. “Что нас ждёт этой ночью? — думал он. — Скорее всего острый топор или предательский нож...”

Марсалий не верил ни одному слову жены разбойника и считал, что всё это только ловкая западня, чтобы заманить доверчивого аббата Иоанна в своё тайное убежище, а потом убить его, или потребовать за его жизнь непомерный выкуп.

Тем временем путники проехали мимо монастыря Босье. Из монастырских ворот выходили нищие с ломтями хлеба в руках и длинными свечами.

В домах поселян уютно горели свечи. Женщины, закрывая лица от ветра, торопились в кладовые и выносили оттуда окорока и бочонки с пивом. Из овинов выбегали мальчики с охапками золотистой соломы, чтобы расстелить её на полу в горнице.

“Все готовятся встречать Божий праздник, — уже совсем упав духом, рассуждал Марсалий. — А нам надо готовиться принять смерть от рук безбожников...”

Но вот путники въехали в густой тёмный лес. Чем выше поднимались они, тем дорога становилась хуже. Копыта лошадей скользили по обледенелым сосновым иглам. Через горные ручьи не были перекинуты даже узкие мостки. Лошади с трудом перешагивали через лежащие поперёк дороги поваленные бурей деревья. Из-под замёрзших болотных кочек слышались невнятные вздохи. Лёд вспучивался, казалось, злые болотные духи стараются выбраться наружу.

“Ох, недобрый это знак, не вернуться нам отсюда живыми... — со страхом думал Марсалий. — Будь они прокляты, эти разбойники...”

Пошёл тяжёлый мокрый снег. Аббат Иоанн уже еле держался в седле от усталости.

— Вот мы и дома! — радостно крикнул мальчуган.

Он указал на высокую скалу, уступами уходящую вверх. Внизу была небольшая дверь, сколоченная из грубых полусгнивших досок.

Ребёнок, напрягая все силёнки, отворил дверь, и аббат Иоанн увидел тёмную каменную пещеру.

Как всё здесь было бедно и убого! Закопчённый потолок, мёрзлые стены, голый земляной пол. Вместо постелей валялись охапки еловых веток. Разбойник, с головой укрывшись волчьей шкурой, спал в дальнем углу и сам был похож на свернувшегося зверя.

Посреди пещеры горел костёр. Языки пламени лизали днище чёрного котла. Жена разбойника что-то помешивала в котле длинной деревянной ложкой.

— Кто там? Войдите! — не оборачиваясь крикнула она. — И приведите сюда лошадей, если не хотите, чтоб они сдохли от ночной стужи!

Все пятеро мальчишек стояли кружком и не отрываясь смотрели на кипящий котёл.

Жена разбойника сняла котёл с огня и поставила прямо на землю. Ребятишки с жадностью, обжигаясь, принялись хлебать жидкую похлёбку.

“Несчастные... — подумал аббат Иоанн. — Даже звери живут лучше в своих норах и берлогах”.

Аббат Иоанн присел на охапку еловых веток и протянул к огню озябшие руки.

— Как жаль, что твои сыновья не будут сегодня бегать по освещённым улицам, — сказал он, с жалостью глядя на оборванных ребятишек. Они, отталкивая друг друга, засовывали руки в пустой котёл и облизывали пальцы. — Если бы вы жили в селении, ты бы досыта накормила их, а потом они играли бы с другими детьми на рождественской соломе. А вечером, с зажжёнными свечами, вы бы все вместе пошли в Божий храм!

В это время разбойник проснулся. Он приподнялся на локте, тупо глядя на аббата Иоанна, ещё не очень понимая, что за гость у него в пещере. И вдруг, откинув шкуру, он одним прыжком вскочил на ноги и занёс над головой аббата Иоанна свои увесистые кулаки. Глаза его по-звериному вспыхнули красным огнём.

— Проклятый монах! — прорычал он сквозь стиснутые зубы. — Ты хочешь сманить у меня жену и детей? Разве ты не знаешь, что я, несчастный человек, не смею выйти из леса?

Аббат Иоанн без страха посмотрел ему прямо в глаза.

— Я надеюсь раздобыть для тебя вольную грамоту у архиепископа Авессалома, — сказал он.

Разбойник и его жена переглянулись и расхохотались грубо и насмешливо.

— Ты, верно, спятил, старик! — сказал разбойник с горечью и издёвкой. — Знаю, знаю какой милости мне ждать от архиепископа! Цепь на ногу, а то и петлю на шею.

Марсалию было нестерпимо обидно, что разбойник так нагло издевается над его любимым наставником. Но лицо аббата Иоанна оставалось таким же спокойным и светлым.

— А что если я всё-таки достану тебе вольную грамоту? — кротко улыбнулся он.

— Тогда клянусь... — Голос разбойника дрогнул. — Клянусь, я скорее отрублю себе руку, чем протяну её к чужому добру!

Тут жена разбойника повернула голову, к чему-то чутко прислушиваясь.

— Мы тут сидим и болтаем! — воскликнула она. — А уже время идти в лес. Сейчас звон рождественских колоколов долетит до нашей пещеры!

Разбойник ногой распахнул дверь. Но свирепый ветер швырнул аббата Иоанна назад в пещеру. Было так темно, хоть глаз выколи. Со свистом сгибались верхушки вековых елей, от мороза потрескивали стволы старых дубов. Аббат Иоанн тут же увяз в снегу, он задыхался от порывов ледяного ветра.

Вдруг откуда-то издалека донёсся чуть слышный звон колоколов.

“Разве может этот тихий звон разбудить мёртвый, застывший лес? — Сомнение вдруг проникло в душу аббата Иоанна. — Нет, это невозможно. Видно, всё-таки прав Марсалий, я, как малое дитя, поверил прекрасной сказке...”

Внезапно, невесть откуда взявшись, между деревьями пронёсся тёплый южный ветер. Снова послышался звон колоколов. Но теперь колокола звучали громко и торжественно.

В тот же миг среди заснеженных ветвей мелькнул тонкий дрожащий луч света. Он пробивался сквозь инистый туман, и вот глухая ночь перешла в слабый рассвет.

Аббат Иоанн увидел, что снег исчез, словно кто-то сдёрнул с земли белый ковёр, а под ним открылось что-то живое, шелковистое, нежно-зелёное. Папоротник выставил свои побеги, свёрнутые, как епископский посох. Вереск раскрыл мелкие цветы между камней.

“Неужели я, старый человек, удостоился увидеть такое чудо?” — Слезы благодарности потекли по щекам аббата Иоанна.

Южный ветер принёс ещё новую волну света. Листья на деревьях распустились, птицы начали порхать над поляной.

Новая волна света рассеяла по траве семена из дальних стран. Семена пускали корни и давали побеги, стоило им только коснуться земли.

Начали цвести черника и брусника. Гуси и журавли кричали высоко в небе. Белки, как золотые огоньки, перескакивали с ветки на ветку.

Звон колоколов плыл над поляной, и всё менялось прямо на глазах. Повеяло запахом вспаханных полей. Издалека было слышно, как пастушка сзывает коров, как звенят колокольчики ягнят.

Аббат Иоанн нагнулся и сорвал белый цветок земляники. Пока он выпрямился, чтобы получше рассмотреть цветок, ягода уже созрела.

Лисица вышла из норы с целым выводком черноногих лисят. Она без страха подошла к жене разбойника и стала тереться об её ноги.

Разбойник стоял в болоте и обирал с куста ежевику. Мимо него прошёл косолапый бурый медведь. Разбойник сломал ивовый прут и слегка стегнул медведя по морде.

— Иди в свою берлогу, — сказал он, и медведь скрылся за кустами малины.

Колокола звонили теперь так полнозвучно и гулко, словно они летали над поляной, и им вторили певучие голоса птиц.

Пчелиный улей в дупле переполнился мёдом, и золотистые капли потекли по корявому стволу.

Дети разбойника до отвала наелись спелых ягод, орехов, перемазались соком черники. Пальцы у них слиплись от сладкого мёда.

— Матушка, можно помыться в ручье? Вода такая тёплая! — крикнул один из малышей.

Жена разбойника откинула волосы со лба и перевязала их на затылке пучком длинной травы. Аббат Иоанн смог впервые разглядеть её лицо. Оно было худое и измождённое, и всё же удивительно красивое.

Малыши с криками радости плескались в ручье. Они были худенькие, лопатки торчали, а ноги были покрыты коростой, но их голубые глаза сияли, а светлые волосы, быстро высохнув под лучами жаркого солнца, блестели, как шёлк.

Аббат Иоанн стоял по пояс в душистой траве. Белые лилии, тюльпаны, розы тянулись к нему со всех сторон. И каждый цветок был окружён дрожащим венчиком света.

Тут аббат вспомнил о цветке для епископа Авессалома.

“Какой же цветок мне сорвать для него? — Он оглянулся, не зная, на чём остановить свой выбор. — Этот? Или вот этот? Они все одинаково прекрасны. Уж и не знаю, какую ещё земную прелесть может принести новая волна света?..”

Чуть поодаль от него стоял послушник Марсалий. Чем прекрасней было то, что он видел, тем мрачнее становилось у него на душе.

“Господь не может расточать такое великолепие разбойникам, — думал он. — Нет, это не дар Божий! Это всё бесовское наваждение. Дьявол заворожил нас, это лишь адское колдовство!..”

Вдруг все стихло. Птицы умолкли, бабочки опустились на цветы, лиса улеглась, положив морду на лапы.

И вот откуда-то издалека послышались тонкие переливы арфы и стройное пение. Аббат Иоанн молитвенно сложил ладони и опустился на колени.

— Боже, благодарю тебя, — прошептал он. — Ты даровал мне, простому грешному человеку, радость услышать райское пение в рождественскую ночь!

Но послушник Марсалий, услышав чудесное пение и звуки арф, затрясся и с трудом устоял на ногах.

“Дьявол нарочно заманил нас в это проклятое место! — Зубы Марсалия стучали, пот катился по лицу, туман застилал глаза. — Но вам меня не провести, кем бы вы ни прикинулись. Это всё бесовский обман!..”

Содрогаясь от ужаса, Марсалий закрыл лицо руками, чтоб ничего не видеть и не слышать.

Колокола зазвучали теперь тише, напевней, чтоб не заглушать дивное пение ангелов. Казалось, поёт само небо. Аббат Иоанн увидел сквозные сияющие крылья между стволами деревьев.

Птицы вились над головой аббата Иоанна. Белый лесной голубь доверчиво опустился на плечо Марсалия и потёрся головкой об его щёку. Марсалий вздрогнул, будто сам дьявол тронул его за плечо. Он размахнулся и изо всей силы ударил голубя.

— Сгинь в преисподнюю, откуда ты пришёл! — диким голосом крикнул Марсалий, так что гулкое эхо прокатилось по всему лесу.

Ангелы были уже так близко, что аббат Иоанн чувствовал на лице веяние крыльев и различал между ветвей их сияющие одежды. Он склонился до земли, чтоб приветствовать небесных гостей.

— Прочь отсюда, проклятые! — как безумный, вновь завопил Марсалий.

Его злобный вопль словно расколол лазурный купол неба. Всё содрогнулось. Как золотые соломинки посыпались на землю обломки солнечных лучей. Смолкло ангельское пение, угасая, скрылись снежно-белые крылья.

Улетел тёплый ветер. Цветы поблекли, звери, пригибаясь к земле, разбежались. Опала листва с деревьев, шумя как дождь.

Темнота и холод затопили всё вокруг.

“Боже, Боже!.. — в отчаянии подумал аббат Иоанн. — Мне не пережить этого! Ангелы были так близко, а их отвергли, они хотели спеть рождественские песни, а их прогнали!..”

Первые снежинки закружились в воздухе.

“Цветок!.. Цветок для архиепископа Авессалома...” — вдруг вспомнил аббат Иоанн.

Он начал торопливо шарить под увядающей травой и листьями в надежде найти последний цветок. Но он чувствовал, как земля твердеет и смерзается комьями под его пальцами.

Густой снег падал ему на плечи и печально укрывал белой пеленой всё вокруг.

Аббат Иоанн почувствовал, что ледяная игла вонзилась прямо в его сердце. Рождественский сад умер... Эта боль была непереносима.

— Боже, прости нас, грешных... — прошептал аббат Иоанн.

Силы оставили его, и он с тихим вздохом опустился на землю.

Когда разбойник, его жена и притихшие ребятишки, а вместе с ними Марсалий, вернулись в пещеру, они увидели, что аббата Иоанна нет среди них.

Они выхватили из костра горящие головни и бросились на поиски.

Они нашли его на поляне. Аббат Иоанн лежал полузасыпанный снегом. Он был мёртв.

Марсалий в отчаянии вскрикнул и упал в снег рядом с аббатом Иоанном.

— Я, я один виноват в смерти этого святого человека! — зарыдал Марсалий, ломая руки. — Я отнял у него небесную радость, а он так жаждал её...

Аббата Иоанна со всеми почестями перенесли в монастырь Овед.

Народ со всей округи собрался на похороны. Женщины плакали и скорбели.

К гробу подвели полуслепую старуху, поддерживая её, чтоб она могла проститься с любимым аббатом.

— Или вы не видите, люди! — воскликнула старуха дрожащим голосом. — Аббат Иоанн что-то держит в руке. Он что-то держит в руке и хочет вам отдать!

— Старуха, видно, сошла с ума от горя, — сказали те, кто стоял рядом. — Ведь она совсем слепа, вот и мелет невесть что!

Но Марсалий наклонился над гробом и увидел, что правая рука аббата Иоанна крепко сжата. Он осторожно разжал холодные пальцы аббата и увидел тонкий белый корешок...

Когда наступила весна и земля проснулась, послушник Марсалий посадил корешок аббата Иоанна на его любимой клумбе посреди сада.

Каждое утро он с надеждой выходил из своей кельи и смотрел, не появился ли из земли тонкий росток или хотя бы маленький зелёный побег. Но всё было напрасно. Сад цвёл и благоухал, и только одна клумба оставалась пустой и голой.

Наконец зарядили осенние дожди, листья осыпались, Марсалий потерял всякую надежду и перестал ждать.

Наступила рождественская ночь, празднично зазвонили колокола монастыря Овед. Звон их уносился прямо в небо, но не было радости и света в душе Марсалия. Он страдал и каялся, и аббат Иоанн словно стоял у него перед глазами. Тоска гнала Марсалия из монастырских стен. В глубокой темноте он вышел в засыпанный снегом сад. Погружённый в печальные мысли, он уныло брёл между высокими сугробами. И вдруг Марсалий замер потрясённый, не веря своим глазам.

Прямо из глубокого снега поднимался дивный сияющий цветок. Узорные листья сверкали, как чистое серебро. С каждым ударом колокола распускались свежие бутоны.

Теперь весь куст стоял, осыпанный белоснежными розами. И каждая из роз светилась, будто в её сердцевине горела свеча.

Громким голосом Марсалий позвал всех монахов Оведа. Они выбежали из монастыря и встали на колени вокруг лучезарного цветка. Сад спал глубоким зимним сном, а роза из Генигерского леса тихо сияла, освещая растроганные лица монахов.

Тогда Марсалий сказал:

— Если уж случилось такое чудо, надо отвезти эту небесную розу архиепископу Авессалому!

Марсалий отправился в далёкий Лунд и предстал перед архиепископом.

Вот рождественский цветок из сада в Генигерском лесу, — сказал Марсалий. — Его посылает тебе аббат Иоанн, как обещал.

Увидев светящуюся розу с серебряными листьями, архиепископ Авессалом побледнел так, будто перед ним явился призрак самого аббата Иоанна. Он долго молчал, не в силах вымолвить ни слова. Наконец проговорил дрогнувшим голосом:

— Аббат Иоанн сдержал своё слово, я тоже буду верен своему обещанию.

И архиепископ Авессалом приказал выдать вольную грамоту дикому разбойнику.

Марсалий не стал медлить. Не теряя ни дня, с трудом вспоминая дорогу, он поехал оледенелыми тропами в Генигерский лес. Стояла такая небывалая стужа, что Марсалий боялся, удастся ли ему живым добраться до пещеры разбойника. С облегчением увидел он наконец знакомую скалу и дверь, сколоченную из шершавых досок.

Но едва Марсалий шагнул в пещеру, как разбойник, схватив топор, с глухим воплем кинулся на него.

— Я перебью вас всех, подлых монахов, задушу своими руками! — В голосе его смешались и ярость, и отчаяние. — Это по вашей вине в первый раз не расцвёл рождественский сад, здесь, в Генигерском лесу! Ты лишил нас, несчастных, единственной радости!

— Ты прав, это моя вина, — смиренно сказал Марсалий и покорно опустил голову. — Казни меня, как хочешь, я заслужил смерть. Но сначала я должен передать тебе послание аббата Иоанна.

Марсалий вытащил из-за пазухи свёрнутый трубкой пергамент. Он развернул его и показал разбойнику подпись архиепископа Авессалома и тяжёлые, свисающие на шнурах печати.

— Это вольная грамота. Отныне ты свободен, — сказал Марсалий. — Ты можешь жить в долине среди людей, как равный. Этого хотел аббат Иоанн.

Разбойник замер, бледный, потеряв дар речи. Он выронил топор, и тот звякнул, выбив искры из камня, лежавшего у порога.

Жена разбойника порывисто обняла своих детей и прижала их к себе. Малютки с недоумением глядели то на неё, то на отца, не понимая, что же случилось.

— Аббат Иоанн сдержал своё слово, сдержит своё слово и разбойник, — справившись с волнением, сказала она.

— Неужели... — ещё не веря своему счастью, с трудом выговорил разбойник. — Ты помнишь, жена, ведь я был славный работник когда-то. Мог поставить крепкий дом и подковать лошадь...

Вскоре семья разбойника спустилась в селение. Жители приняли их ласково и приветливо. Каждый старался помочь им чем мог, в память о добром аббате Иоанне.

А послушник Марсалий в скором времени навсегда ушёл в Генигерский лес и поселился в пещере. Он жил одиноко и уединённо, молясь, чтобы Бог простил ему неверие и гордыню.

А в саду монастыря Овед каждый год в рождественскую ночь, лишь только зазвонят колокола в храме, из глубокого снега поднималась и расцветала чудесная роза. Каждый бутон её светился, словно в нём горела негасимая свеча. Жители со всей округи собирались в рождественскую ночь, чтобы взглянуть на небесный цветок и воздать хвалу Богу.

Розой Христа назвали они этот цветок.

КОРОЛЕВА СИГРИД СТОРРОДА

содержание

Стояла чудесная весна. По ночам на землю ещё падал туман, а днём пригревало солнце и сладкий пар поднимался над полями.

Едва успели отцвести подснежники, а лужайки уже стали голубыми от фиалок. Молодая трава под ветром отливала шёлком. С гор, поблёскивая, сбегали струи воды.

И вот в эту пору шведская королева Сигрид Сторрода поднялась на свой великолепный корабль с багряно-огненными парусами, чтобы отправиться в далёкий город Кунгахеллу.

Там должна она была встретиться с норвежским королём Олавом, сыном Тригваса, и сочетаться с ним браком.

Конечно, многие удивлялись, услышав о предстоящей свадьбе. И было тут чему удивиться. Спору нет, королева Сигрид Сторрода была красивейшей из женщин, и к тому же несметно богата. Но она была неистовой язычницей, поклонявшейся древним идолам, а король Олав был ревностным христианином, всей душой преданным вере в нашего Спасителя Иисуса Христа. И не было для него большей радости, как услышать звон колоколов ещё одного храма, воздвигнутого на его родной земле.

“Я заворожу его своей красотой, ослеплю блеском золота. Ласками и хитростью мало-помалу я заставлю короля Олава вернуться к древней вере его предков”, — мечтала королева Сторрода, стоя на палубе своего корабля, а попутный ветер наполнял своим глубоким дыханием паруса цвета багрового заката, предвещавшего бурю.

“Если она так же добра и чиста сердцем, как и прекрасна, — думал король Олав, глядя на неспокойные весенние волны реки Норд-Эльф, — я посею в её душе зёрна истинной христианской веры и обращу все её помыслы к Спасителю...”

Так думали эти два человека, нетерпеливо ожидая встречи друг с другом.

Корабль королевы Сигрид Сторроды благополучно миновал Ост-Готландские острова и вышел в открытое море.

На прибрежных скалах собралась вся языческая нечисть: тролли, подземные карлики хранители сокровищ, колдуны и ведьмы. Они зажигали на своих каменных алтарях жертвенные огни в честь старых богов и молили их, чтоб удача во всём сопутствовала королеве Сигрид. Великаны, покинувшие Норвегию потому, что не могли выносить звона церковных колоколов, взбирались на крутые вершины гор, вырывали с корнями молодые деревья и махали ими, приветствуя королеву Сторроду. Возвращаясь в свои каменные жилища к своим жёнам, сидящим в печали и томлении, они радостно смеялись и говорили:

— Женщины, перестаньте скорбеть и горевать! Королева Сторрода плывет к королю Олаву, и скоро мы сможем вернуться в Норвегию!

Когда королева плыла под парусами мимо горы Куллаберг, то повелитель горы произнёс заклинание и тяжёлые замшелые скалы раздвинулись. В тёмной глубине королева увидела золотые и серебряные жилы, они, как сверкающие змеи, переплетались в недрах горы. И королева Сторрода порадовалась богатству повелителя Куллаберга.

Когда королева Сигрид проплывала мимо устьев рек Холланда, речной властелин Нёк спустился по водопадам и ручьям и так заиграл на арфе, что корабль Сторроды заплясал на волнах.

А в Нидингерских шхерах между камнями лежали морские девы с перламутровыми хвостами и с такой силой дули в огромные раковины, что вода разлеталась во все стороны разноцветными брызгами.

К полудню подул сильный встречный ветер. Тогда со дна морского поднялись безобразные тролли и помогли кораблю королевы бороться с волнами. Одни подталкивали корабль сзади, упираясь когтистыми лапами в корму. Другие, обмотав себя канатами, свитыми из морских трав, впрягались, словно лошади, и тащили корабль вперёд.

Наконец корабль королевы Сигрид подошёл к устью реки Норд-Эльф. Из глубокого речного омута поднялась прекрасная русалка. Она протянула к королеве свои белые руки и подала ей сияющую жемчужину.

— Носи её, королева Сторрода, — сказала она, — чтоб король Олав был очарован твоей красотой и никогда не мог бы тебя забыть!

Распустив все паруса, корабль стал подниматься вверх по реке. Вдруг королева Сторрода услыхала такой шум и гул, будто она приближалась к гремящему водопаду. Чем дальше она плыла, тем сильнее становился грохот.

Что это? — спросила королева. — Может быть, там идёт великая битва?

Но едва корабль обогнул остров Гулль и вошёл в широкий залив, как она увидела раскинутый на берегу реки великолепный город Кунгахеллу.

Дома были добротные, искусно сколоченные из могучих брёвен. Извилистые улицы спускались к пристани и к навесам для лодок.

Королева приказала гребцам работать вёслами медленно и бесшумно.

Теперь она поняла, откуда весь этот лязг, скрежет и звон. Кузнецы изо всех сил били тяжёлыми молотами по железу. Плотники с грохотом грузили длинные доски на паромы, В пекарне стучали скалками, корабельщики звонко вколачивали длинные гвозди в толстые дубовые доски.

Заново проконопаченные корабли и лодки покачивались на воде. Моряки поспешно прощались с жёнами. Тяжёлые корабельные сундуки опускались в трюмы.

Королева заметила, что суда, идущие вверх по реке, сильно осели под тяжестью бочек с сельдью и мешков с солью. А те, что направлялись в открытое море, везли дорогой дубовый тёс, шкуры и кожи.

Глядя, как кипит работа на пристани, королева Сигрид не смогла сдержать довольной и горделивой улыбки.

— Что ж, — промолвила она. — Я, пожалуй, не прочь стать женой короля Олава и править столь богатым городом!

Корабль под багровыми парусами плавно подошёл к пристани.

Королева Сигрид Сторрода стояла на высокой корме и словно парила над городом в своих серебристых одеждах.

Ах, как красива была королева Сторрода! Лицо её казалось белее, чем снег на горных вершинах. Чёрные блестящие волосы струились вниз до бархатных башмаков, украшенных драгоценными камнями. Стрельчатые ресницы бросали на щёки голубые тени, а глаза тёмные, как беззвёздная ночь, были такими же бездонными.

Король Олав стоял на пристани, окружённый своими вассалами и воинами. С восхищением и восторгом смотрел он на свою знатную невесту.

“Нет и не было женщины на свете прекрасней её”, — подумал король Олав.

“Он и вправду красив, как мне говорили. — Сторрода, снисходительно улыбнувшись, оглядела молодого короля. — Какие у него мягкие золотистые волосы, вон, как ими играет ветер! А его серые глаза тверды, как сталь”.

Сигрид Сторрода сошла с корабля и подала королю руку. Её рука была тепла и нежна, и то же тепло и нежность король Олав ощутил в своём сердце.

Они поднялись по широким мраморным ступеням в королевский замок.

Король усадил Сигрид Сторроду на почётное место за пиршественным столом. Великолепные дары сложил он к её ногам. В её честь заиграли музыканты на арфах и свирелях, а певцы в своих песнях восславили её красоту.

Но вот все смолкли. Епископ встал и начал читать застольную молитву. Но королева Сторрода словно не слышала святых слов. Она принялась шутить, смеяться и рассказывать королю о своих несметных богатствах. Король Олав, наклонившись к ней, как заворожённый слушал её сладостный, вкрадчивый голос, он даже не повернул голову и не посмотрел на епископа.

Но тут зазвонили колокола в церкви Богоматери, призывая всех верующих к вечерне. Король Олав вскочил, провёл рукой по лбу, словно прогонял колдовское наваждение. Он был похож на человека, который впал в забытьё, вдруг очнулся и сам не понимает, что с ним было. Но королева Сторрода ласково и властно взяла его за руку и снова усадила рядом с собой. Она призвала знаменитого певца и велела ему развлечь короля Олава песней об отваге и силе древних героев, не знавших жалости к побеждённому и поверженному.

И король Олав не пошёл в церковь. Он сидел возле своей невесты, любовался изгибом её пылающих губ и неотрывно смотрел в её чёрные бездонные глаза.

В эту ночь у перевозчика на реке Гета-Эльф было работы больше, чем когда-либо. То и дело множество голосов окликали его с другого берега. Но когда он подплывал туда, то никого там не видел, хотя и слышал вокруг себя тихий шорох и шаги. К тому же его лодка каждый раз была так переполнена, что, того гляди, могла пойти ко дну.

Так он всю ночь ездил туда и обратно, хоть и никак не мог взять в толк, что бы всё это значило. Наутро перевозчик на прибрежном песке увидел следы множества маленьких ног, а между ними крупинки чистого золота. Тогда он сообразил, что это гномы и карлики, которые из-за христианства покинули Норвегию, в эту ночь вернулись обратно.

Король Олав имел обыкновение каждый день ходить к обедне в церковь Богоматери. Но когда он проснулся на следующее утро, то подумал: “Разве это уж такой большой грех, если я разок не пойду в церковь?”

Ему хотелось скорее увидеть королеву Сторроду и спросить её, согласна ли она этим же вечером отпраздновать их свадьбу.

Один, без свиты, король быстро сбежал по мраморным ступеням своего дворца. Нет, он просто не мог ждать ни одной лишней минуты!

“Я надену на её чёрные волосы жемчужную корону! — радостно думал король Олав. — О, как она будет прекрасна, моя Сигрид! Даже завистники признают, что нет и не было в мире красавицы, подобной ей!..”

Король ещё издали услышал звон колоколов, но он и не подумал замедлить шаг.

Но когда он проходил мимо церкви, вдруг случилось нечто странное и необъяснимое. Колокола разом перестали звонить, пение смолкло, а свечи у алтаря все до одной погасли.

Это так удивило короля, что он невольно остановился и оглянулся на церковь. Какой невзрачной, убогой показалась она ему, а ведь прежде он никогда этого не замечал. Тяжёлая торфяная крыша совсем придавила её к земле, а дверь была низкая и тёмная под узким навесом из еловой коры.

Король уже хотел идти дальше, но в это время в церковных дверях показалась юная женщина. На ней была красная юбка из простой домотканой материи и бедный синий плащ. Она держала на руках маленького ребёнка, и его светлые кудри упали ей на плечо.

Король смотрел на женщину в синем плаще, не в силах отвести от неё глаз. “Какое у неё дивное, прекрасное лицо, — подумал король. — Нет, никогда не видел я столь пленительной красоты!”

Женщина прижимала к себе ребёнка так нежно, точно у неё не было ничего драгоценней на свете, чем это дитя.

Молодая женщина оглянулась назад, всматриваясь в глубь тёмной пустой церкви. Лучистые слезы блеснули в её светлых глазах. Казалось, силы оставили ее, и она прислонилась плечом к дверному косяку. Она посмотрела на ребёнка с такой печалью, будто хотела сказать: “Мой маленький сынок, где в целом свете мы найдём с тобой кров и приют?”

“Кто эта женщина? — подумал король. — Мне кажется, я уже где-то видел её прежде. Несомненно, она знатного происхождения, но волею судьбы попала в беду”.

Король, забыв обо всём на свете, стоял и старался припомнить, где же всё-таки он видел это чарующее лицо и небесно-кроткие глаза.

— Отчего ты так печальна? — не выдержав, спросил король.

— Меня выгнали из моего дома, — тихо ответила женщина и указала на тёмную церковь.

Король не понял, что она хочет этим сказать. Может быть, она искала пристанища в церкви, потому что у неё нет другого жилища?

— Кто же тебя выгнал? — спросил король Олав. Она посмотрела на него с такой невыразимой грустью, что у него сжалось сердце.

— Разве ты не знаешь? — тихо проговорила она.

Тут король отвернулся от неё. У него не было времени стоять здесь и отгадывать какие-то загадки. На что она намекает? Ведь не он же её выгнал.

Король быстро пошёл к пристани, туда, где на якоре стоял корабль королевы Сигрид Сторроды с кроваво-багряными парусами.

Как только король увидел Сторроду, он вдруг резко остановился, словно что-то невидимое преградило ему путь. Ему тотчас припомнилась прелестная женщина, такая одинокая и печальная, стоявшая в дверях церкви.

“Что это? — подумал король. — Мне кажется, она прекрасней самой королевы Сторроды. Право, какие глупости приходят мне в голову! Этого же не может быть”.

Королева приветствовала его гордой торжествующей улыбкой, но он тут же вспомнил, как сверкали слезы на глазах той, другой женщины.

Нет, он по-прежнему видел, что королева Сторрода величественна и красива, но он почувствовал к ней внезапное отвращение, словно она была сверкающей ядовитой змеей.

— Я не надеялась, что ты придёшь так рано, — с лёгкой насмешкой сказала Сторрода. — Я думала, ты, преклонив колени, молишься в своей церкви.

Королём внезапно овладело желание подразнить надменную королеву и делать всё ей наперекор.

— Обедня ещё не кончилась, — сказал он. — Я пришёл просить тебя пойти со мной в дом моего Бога!

Король заметил, что при этих словах её лицо потемнело, а глаза загорелись зловещим огнём. Но она тут же опустила ресницы и улыбнулась с показной нежностью.

— Лучше поднимись на мой корабль, — сказала она мелодичным голосом. — Я хочу, чтоб ты посмотрел подарки, что я привезла для тебя!

Она взяла в руки драгоценный меч с золотой рукоятью, словно желая приманить его этим. Слуги тут же вынесли ларцы, полные изумрудов и пылающих рубинов, бархатные плащи, опушённые горностаем. Но королю всё время виделась возле Сторроды та, другая женщина в простом синем плаще. И королева показалась ему среди блеска её несметных богатств драконом с золотой чешуёй.

— Я хочу сперва знать, — упрямо спросил он, — пойдёшь ли ты со мной в церковь?

— Что мне там делать, в твоей церкви? — спросила Сторрода насмешливо и надменно.

Но тут она увидела, как нахмурились брови короля, и поняла, что он уже не в том настроении, что был накануне.

— О, король Олав, молись в своей церкви сколько пожелаешь, — сказала она, мягко и вкрадчиво заглядывая ему в глаза. — Но не требуй, чтобы я бывала там вместе с тобой. Не проси об этом. А во всём другом я мечтаю угождать тебе, мой милый жених!

“Всё равно всё будет так, как я захочу! — с затаённой злобой подумала Сторрода. — Я опою короля приворотным зельем, заворожу поцелуями... И тогда я вобью в землю эту ненавистную христианскую церковь! Вместо неё я воздвигну каменные алтари. Ведьмы, тролли, вороны с горящими глазами соберутся сюда со всей Норвегии. Запылает огонь на алтарях, и я принесу овец и коз в жертву богам моих предков!”

Сторрода с торжеством посмотрела на короля Олава, она полагала, что сломила его волю и он уже во всем покорен ей.

Как раз в этот миг король вдруг оглянулся, будто он услышал позади себя тихую музыку. Он увидел женщину в синем плаще. Она пересекала площадь, и в каждом её движении чувствовались печаль и усталость. Но всё с той же неизъяснимой нежностью она прижимала к себе златокудрого ребёнка.

— Скажи, на что ты так пристально смотришь? — спросила королева Сторрода.

Женщина тем временем уже дошла до конца площади. Она бережно укутала краем плаща ножки ребёнка, ведь весной у реки часто дует холодный ветер.

И тут король Олав увидел: чудесное золотое сияние окружает её голову и головку ребёнка. Сердце замерло у короля в груди, он не мог отвести глаз от женщины с младенцем на руках. Но тут она свернула к городу и скрылась в узкой улочке.

— Скажи, на что ты так пристально смотришь? — топнув ногой, снова спросила Сторрода.

Король Олав резко повернулся к ней, и словно пелена упала с его глаз: он увидел, что все земные пороки и грехи мира окружают её. Он увидел: в глазах у неё горит адский огонь, а по тёмно-алым губам стекает яд.

“Боже праведный, благодарю Тебя! Ты открыл мне глаза и не дал запутаться в её раскинутых сетях!” — подумал король Олав.

Ещё когда он шёл через площадь к королеве Сторроде, он снял перчатку, чтобы протянуть ей руку. Но сейчас он с размаху ударил этой перчаткой её по лицу.

— Будь проклята ты, мерзкая языческая ведьма! — крикнул он.

Сторрода, как бешеная кошка, отскочила назад, но тут же опомнилась и ответила:

— Этот удар будет стоить тебе жизни, король Олав!

Лицо её посинело, как у языческой богини Хелъ, повелительницы царства мёртвых. Не сказав больше ни слова, она повернулась и взошла на свой корабль.

Ночью королю Олаву приснился странный вещий сон. Он видел перед собой не землю, а дно морское. Он видел, как рыбы гоняются за добычей, а высоко над ним, как тёмные облака, скользили корабли. Солнце сквозь воду казалось бледным и туманным, оно больше напоминало серебристую луну. Вдруг на морском дне появилась та женщина, которую он видел в дверях старой церкви в Кунгахелле. На ней была всё та же поношенная бедная одежда, а лицо оставалось таким же печальным и удручённым. Она шла, глубоко задумавшись, а морская вода с благоговением расступалась перед ней. Струи воды свивались в колонны, они вздымались хрустальными арками так, что казалось, женщина идёт под сводами великолепного храма.

Король заметил, что вода вокруг женщины стала менять свой цвет. Струистые колонны отсвечивали бледно-розовым, ажурные своды теперь были тёмно-алыми. И наконец, всё море вокруг стало густо-красным, точно вся вода превратилась в кровь.

На морском песке, там, где проходила женщина, грудами лежали зазубренные мечи и расщеплённые копья, лопнувшие луки. Чем дальше шла женщина среди кровавых колонн и зыбких арок, тем больше попадалось на её пути сломанного и брошенного оружия.

Король вздрогнул во сне, вдруг увидев, что женщина остановилась, чтобы не наступить на мёртвого воина, лежавшего на морской траве. Он держал в руке обнажённый меч, а на голове его зияла глубокая рана.

Теперь король видел, что все морское дно усеяно обломками затонувших кораблей. Тяжёлые якоря увязли в песке, толстые канаты извивались, как змеи. Корабли лежали с поломанными мачтами и пробитыми бортами.

Хотел бы я знать, кто здесь на море одержал победу и оставил всю эту богатую добычу в жертву безжалостному времени?” — подумал король.

Он видел множество погибших воинов. Одни, опустив руки, свисали с корабельных бортов, другие лежали на ложе из густых морских водорослей. Но у него не было времени, чтоб рассмотреть их. Погружённый в глубокий сон, он неотрывно следил за женщиной в синем плаще, которая шла всё дальше и дальше. Наконец она остановилась перед одним из павших воинов. На голове у воина был блестящий шлем. Одну его руку закрывал щит, а в другой он продолжал сжимать обнажённый меч. Женщина наклонилась над ним и зашептала, точно желая разбудить спящего.

— Король Олав, — прошептала она, — король Олав... И тут спящий король увидел, что там, на дне морском, лежит он сам. Да, он узнал себя: этот мёртвый воин был он, король Олав.

— Разве ты не помнишь меня, король? — с неизъяснимой грустью прошептала женщина. — Я та, которую ты видел перед церковью в Кунгахелле.

Мёртвый воин не шевельнулся и не открыл глаз. Тогда она опустилась перед ним на колени и опять зашептала:

— Сторрода выслала против тебя все свои корабли и жестоко отомстила тебе. Жалеешь ли ты об этом, король Олав? Но мёртвый воин продолжал лежать неподвижно. Тогда она снова спросила его:

— Ты поплатился жизнью за то, что избрал меня, а не Сторроду. Жалеешь ли ты об этом, раскаиваешься ли теперь, король Олав?

Тогда глаза мёртвого воина открылись и женщина помогла ему встать. Он опёрся об её плечо, и они медленно пошли по морскому Дну.

И вот наконец вода отхлынула назад, пена с шипением растаяла у их ног и они вышли из моря.

Король Олав оглянулся на милую его сердцу Норвегию, он видел её от края и до края. Берега, изрезанные фиордами, и великий город Кунгахеллу. Южнее раскинулась гористая Швеция. Босой пастушонок играл на свирели, и на зелёном лугу паслось стадо овец. Король Олав мог разглядеть большие города и самые малые селения. Он увидел осеннюю рябину. Ветер раскачивал её, и алая гроздь стучала в низкое окно. Солнце уходило за горы, вставала луна из чистого серебра и вновь поднималось солнце. И всюду, куда бы король Олав ни бросил взгляд, он видел высокие церкви со стрельчатыми окнами. Он слышал звон множества колоколов. Те, что были ближе, звонили торжественно и благостно, а звон колоколов из далёкой Швеции доносился как дуновение ветра, но всё же он слышал его. Но вот всё запорошило снегом, лёд сковал фиорды и в окнах церквей зажглись огоньки свечей. Король понял, что наступило Рождество.

— Благодарю тебя, Боже, что Ты дал мне увидеть это... — прошептал король Олав.

Тут землю заволокло белоснежными облаками, и король начал подниматься по ним, как по ступеням, по-прежнему опираясь на плечо своей спутницы. Всё выше и выше поднимались они по облачной лестнице, пока не очутились в чудесном саду, где прозрачные цветы светились, а капли росы обвивали их, как ожерелья.

Как только женщина вступила в райский сад, она выпрямилась, походка её стала лёгкой и воздушной. Её голубой плащ засверкал, потому что он был соткан из голубых мерцающих звёзд. Вокруг её головы зажёгся венец из сияющих лучей и озарил её дивное лицо.

— Скажи, кто ты? — прошептал король Олав, ослеплённый её небесной красотой.

— Разве ты не знаешь? — Её улыбка была полна вечного покоя и света...

И спящий король почувствовал, что вся его душа наполняется великой радостью оттого, что он избрал служение Царице Небесной. Эта радость была так велика, так блаженна, что разбудила его.

Когда король Олав проснулся, то почувствовал, что его лицо влажно от слез и он лежит, сложив руки для молитвы.

СВЕЧА ОТ ГРОБА ГОСПОДНЯ

содержание

Прекрасен город Флоренция. Знаменит он своими дворцами и храмами. Беспокойная река Арно течёт через город, грозя вдруг выйти из берегов, снести узорные мосты, затопить окрестные дома.

Немало искусных мастеров прославили свой любимый город. Художники и ювелиры, ткачи и прядильщики, оружейники — да всех и не перечесть.

Жил во Флоренции некто Джакопо дель Уберти, человек мудрый и преуспевший в своём ремесле. Недаром говорили, что он лучший ткач в городе. Его покрывала из тонкого льна больше напоминали чудесные картины, так удивительно были на них изображены цветы и невиданные птицы, причудливые скалы и крылатые звери.

Богатые люди издалека приезжали, чтобы купить его узорные покрывала, и все с великой похвалой отзывались об его искусстве.

Была у Джакопо любимая дочь Франческа. Слава о её красоте разлетелась по всей Италии.

— Вот идёт Франческа, дочь Джакопо, — говорили соседки, когда Франческа с молитвенником в руках шла к обедне. — До чего мила, а уж какая скромница! Ресницы у неё такие длинные и золотистые, что на них садятся бабочки, приняв их за диковинные цветы.

Но всего прекрасней были глаза Франчески, кроткие и лучистые. Обладали они удивительным свойством. Если что-то огорчало Франческу и глаза её наполнялись слезами, то они начинали сиять и блестеть, словно зеркала, и каждый мог увидеть в них своё отражение.

Много знатных юношей часами простаивали под окнами дома Джакопо в надежде хоть на миг увидеть Франческу. Даже сыновья надменных дожей из далёкой Венеции засылали к Джакопо сватов.

Но Франческа выбрала себе в мужья флорентийца Раньеро ди Раньери — оружейных дел мастера.

— Моя милая дочь, — сказал Франческе отец. — Я знаю Раньеро ди Раньери, да, по правде, кто его не знает! Справедливости ради надо признать, что Раньеро безудержно смел и отважен, щедр и бескорыстен. Но его смелость легко переходит в драчливость, щедрость — в расточительность. Он хвастлив и криклив, жесток с животными, бывает груб и несдержан на язык. Нет, никогда я не дам согласия на этот брак, потому что он принесёт тебе лишь горе и разочарование!

— Отец, — ответила Франческа кротко, но твёрдо, как только она одна умела. — Я полюбила Раньеро таким, какой он есть. Он так дорог мне, что если ты не согласишься — я удалюсь в монастырь, потому что я никогда не полюблю никого другого.

Слезы набежали на глаза Франчески, и Джакопо увидел в них своё отражение; упрямое суровое лицо и мрачный взгляд.

“Моя девочка, милая, добрая, нежная девочка, — подумал Джакопо. — Не могу же я лишить тебя земного счастья. Кто знает, может быть, рядом с тобой Раньеро изменится, оставит своё буйство и сердце его смягчится...”

И он дал согласие на их брак.

Все вельможи Флоренции собрались в храм на свадьбу Франчески и Раньеро. И все сошлись на том, что никогда ещё не видели невесты красивей и благородней.

А Франческа так и сияла от счастья. Ей казалось, что она видит перед собой свою любовь.

“Моя любовь подобна сверкающей золотистой ткани, — думала Франческа. — Она так велика, что я могу окутать ею весь Божий мир!”

Франческа вошла в дом Раньеро, и на первых порах ничего не омрачало их жизни.

Но прошло совсем немного времени, и Раньеро показал свой необузданный нрав.

Однажды ему захотелось поупражняться в стрельбе. У Франчески была любимая перепёлка. Клетка с перепёлкой висела у входа в сад над воротами. Раньеро отворил клетку и выпустил перепёлку на волю. А когда птица взлетела в воздух, он одним метким выстрелом убил её на лету.

Франческа не могла понять, как Раньеро мог так огорчить её, ведь он знал, что это её любимая птица.

Но дальше пошло ещё хуже. Что ни день, то новая выходка — вздорная и жестокая.

Кто-то из завистников Джакопо дель Уберти нашептал Раньеро, что в мастерской старого мастера примешивают в лён пеньку. Раньеро стал болтать и трезвонить об этом на всех перекрёстках. Джакопо всегда славился своей честностью, и ему было оскорбительно доказывать, что это ложь, и сознавать, что его доброе имя запятнано.

А буйным проделкам Раньеро не было конца.

Франческа печалилась и гневалась. Ей казалось, что прекрасная золотистая ткань её любви тускнеет и тает. Раньеро сам отрезает от неё кусок за куском. Прекрасные глаза Франчески наполнялись слезами, и тогда Раньеро видел в них своё отражение. Он видел своё зверское лицо, и это бесило его ещё больше.

— Нечего сказать, хорошую жену я себе выбрал, — в ярости говорил он. — Что бы я ни сделал, ты за всё осуждаешь меня! Доброго слова от тебя не дождёшься.

В мастерской Раньеро работал подмастерье по имени Тадцео. Он был тщедушным и слабым, к тому же бедняга сильно хромал. Увидев Франческу, он с первого взгляда полюбил её беззаветно и безнадёжно. Раньеро заметил это и стал изводить его намёками и насмешками. Однажды Таддео не выдержал и, сжав кулаки, бросился на Раньеро. Но куда там! Раньеро только захохотал и одним ударом кулака отшвырнул к порогу хилого Таддео. На беду, всё это случилось в присутствии Франчески, хотя она отвернулась и сделала вид, что ничего не заметила. Но самолюбивый юноша не смог перенести такого унижения. Он начал чахнуть от тоски и вскоре умер.

Нельзя передать, как горевал старый отец Таддео над телом мёртвого сына.

Франческа рыдала и не могла утешиться. В её глазах Раньеро увидел своё лицо, перекошенное от ярости.

— Я вижу, ты меня считаешь хуже дикого зверя, — в бешенстве завопил Раньеро. — Я же не хотел смерти мальчишки!

А Франческа почувствовала, что от прозрачной золотой ткани её любви остался всего лишь маленький кусочек, не больше ладони.

“Я боюсь, что наступит день, когда я так же сильно возненавижу своего мужа, как ещё и теперь его люблю...” — сказала себе Франческа. И, даже не взглянув на Раньеро, она ушла из его дома и вернулась к своему отцу.

Раньеро сделал вид, что это его не очень опечалило.

— Я не стану требовать назад женщину, если она не хочет быть моей, — сказал он своим друзьям с деланной беспечностью.

А про себя подумал: “Франческа так любит меня. Вот наступит вечер, не успеют высыпать звёзды, как она вернётся”.

Но Франческа не вернулась ни в тот день, ни на следующий.

Тогда Раньеро решил прославить себя подвигами, чтоб гремящая слава и молва о них заставили Франческу вновь переступить порог его дома.

И правда, вскоре вся Флоренция заговорила о великой отваге и ловкости Раньеро. Он изловил двух разбойников, которые прятались в пещерах и грабили купцов, когда те везли свои товары во Флоренцию.

Потом Раньеро по следам отыскал огромного медведя, наводившего ужас на всю округу. Медведь резал скот, нападал на одиноких путников. “Медведь-дьявол” — прозвали его поселяне, потому что он был чёрный, как ночь, а глаза его горели багровым огнём.

Раньеро один справился с ним, затем взвалил его тушу на плечи и бросил её посреди городской площади.

Вечером того дня Раньеро не отправился, как обычно, бражничать с друзьями, а один остался у себя в доме, отпустив всех слуг. Он распахнул все двери и с нетерпением ждал: вот-вот послышатся лёгкие шаги Франчески по каменным плитам двора и раздастся её ласковый тёплый голос, окликающий его по имени.

Но Франческа не пришла, а на следующий день, встретившись с ним в соборе, только молча опустила глаза.

Раньеро невмоготу стало жить во Флоренции. Ему казалось, что каждый встречный глядит на него с тайной насмешкой и в глубине души издевается над ним, зная, что его жена ушла из дома.

Раньеро нанялся в солдаты, но скоро был выбран военачальником и заслужил немалую славу своими подвигами. Сам император посвятил его в рыцари, что считалось великой честью.

Уезжая из Флоренции, Раньеро дал обет перед статуей святой Мадонны в соборе присылать в дар Пресвятой Деве всё самое дорогое и прекрасное, что он завоюет в бою. И правда, у подножия этой статуи постоянно можно было видеть редчайшие драгоценности, всевозможную золотую и серебряную утварь, добытые Раньеро.

И всё-таки он не получил ни одной весточки от Франчески. Он знал, что она по-прежнему живёт в доме своего отца.

Тоска гнала его всё дальше и дальше от родного дома.

И вот наконец Раньеро решил вместе с другими рыцарями отправиться в крестовый поход в Иерусалим для освобождения Гроба Господня.

Это был долгий, изнурительный путь. В раскалённых от солнца доспехах, изнемогая от жары и жажды, крестоносцы пересекли мёртвые пустыни, отражая набеги сарацин.

Нелегко далась крестоносцам долгожданная победа. Раньеро первым, рядом с герцогом Готфридом, поднялся на укреплённые стены Иерусалима. Кровь сбегала по его доспехам, он врубался в ряды сарацин, разя направо и налево, словно прокладывая просеку в густом лесу.

Когда город был взят, начались резня и грабёж. Крестоносцы нанизывали головы сарацин на пики, не щадили никого из защитников города.

Наконец крестоносцы упились насилием и вдоволь насытились грабежом. Тогда, надев монашеские власяницы, босиком, держа в руках незажжённые свечи, они направились в святой храм Гроба Господня.

— Пусть самый отважный первым зажжёт свою свечу от священного пламени, горящего перед Гробом Спасителя! — провозгласил герцог Готфрид. — Сейчас я назову имя этого доблестного рыцаря. Слушайте все! Это Раньеро ди Раньери!

Не было предела тщеславной радости Раньеро. Много прославленных рыцарей окружало герцога, но он один из всех удостоился столь высокой награды.

Вечером в его шатре началась попойка и буйное веселье. Шатёр был весь завален награбленными сокровищами, так что шагу не ступить. Грудами лежали бесценное оружие, украшения, драгоценные ткани.

Но Раньеро сидел, опершись локтем о стол, и не отводил глаз от горящей свечи. Только на неё он смотрел, она словно заворожила его.

Слуги суетились вокруг Раньеро, и он осушал кубок за кубком. Он даже не взглянул на гибких, как змейки, сирийских танцовщиц в прозрачных одеждах, он не слушал певцов и менестрелей.

В разгар веселья в шатёр Раньеро заглянул шут в крикливо-пёстрой одежде. Худой и проворный, казалось, он может пролезть в щёлку. Один глаз у него всегда был насмешливо прищурен, а улыбался он обычно с ехидной насмешкой. Все знали, как он остёр на язык. Он мог подшутить даже над самим герцогом Готфридом.

— Досточтимые рыцари! — Шут поклонился до земли, раскинув в стороны руки. — Дозвольте ничтожному шуту позабавить вас нехитрой выдумкой, а то и правдивым рассказом.

— Изволь, — снисходительно разрешил Раньеро. — Если только твой рассказ будет не слишком длинным и мы не уснём со скуки.

— Это уж я вам обещаю, — усмехнулся шут и, звякнув бубенцами, пристроился на перевёрнутом бочонке, поближе к выходу из шатра. — Так вот что я хочу вам поведать. Как думаете вы, увенчанные победой рыцари, чем был занят сегодня апостол Пётр? Да, да, апостол Пётр, там у себя наверху возле ворот, ведущих в рай? Да будет вам известно, он сокрушался и негодовал, и даже не думал открыть ключом заветные врата рая. Ангелы в тревоге слетелись к нему, чтобы узнать, отчего апостол Пётр так печален и почему нахмурены его брови. “Я много лет сетовал, что святой город Иерусалим находится под властью неверных, — ответствовал апостол Пётр. — Но теперь я думаю, лучше бы всё оставалось, как прежде”.

Рыцари отставили недопитые кубки и все как один повернулись к шуту, который сидел на бочке и крутил на пальце свой колпак с бубенцами.

Рыцари поняли, что шут говорит всё это неспроста, но пока не могли догадаться, куда он, собственно, клонит.

Шут, словно не замечая всеобщего внимания, беззаботно продолжал:

— Апостол Пётр махнул рукой, и облака над Иерусалимом развеялись, как дым. “Я вижу горы трупов, улицы, залитые кровью, нагих несчастных пленников. — Слезы потекли по щекам апостола Петра. — Нет, не говорите мне, крестоносцы как были разбойниками и убийцами, так ими и остались...”

— Неужели, шут, апостол Пётр так гневается на нас? — с усмешкой спросил один из пирующих.

— Ах, не перебивайте меня! — жалобно попросил шут. — Бедному шуту так легко забыть, что он хотел сказать. Впрочем, благородные рыцари, у вас нашлись и защитники.

— Как будто мы нуждаемся в оправдании и защите! — презрительно бросил Раньеро.

— Ну что вы, что вы, благородные рыцари! Конечно нет! — Шут сделал испуганное лицо. — Но слушайте дальше. Один из ангелов решил хоть немного утешить убитого горем апостола. “Смотри, — указал ангел куда-то вниз. — Вон, видишь тот шатёр? Присмотрись получше. Возле одного из рыцарей стоит горящая свеча. Он зажёг эту свечу у святого Гроба Господня и теперь не сводит с неё глаз. Только взгляни, как он счастлив и горд”.

— Ну, ну, шут, — предостерегающе сказал Раньеро. — Не тебе говорить об этом.

— Так это вовсе не я. Это сказал ангел. — Шут с невинным видом посмотрел на Раньеро. — Но слушайте дальше, благородные победители Иерусалима! Вы думаете, апостол Пётр возрадовался, глядя на горящую свечу? Нет, он стал сокрушаться ещё больше. И вот что он возразил ангелу: “Ты думаешь, этот рыцарь счастлив оттого, что Гроб Господень освобождён от неверных? О, если бы так! Нет, он тщеславно радуется своей славе, ведь он признан самым храбрым после герцога Готфрида! Вот отчего он так радостен и горд”.

Все гости Раньеро дружно расхохотались. Раньеро, хотя в нём клокотал гнев, тоже рассмеялся.

Шут скатился с бочки и остановился возле выхода из шатра.

— Но апостол Пётр никак не мог утешиться, и потому ангел снова заговорил. “Пётр, Пётр, — сказал ангел, — посмотри, как рыцарь Раньеро оберегает пламя своей свечи. Он заслоняет свечу от ветерка и отгоняет ночных бабочек, чтоб пламя не погасло. Попомни моё слово, привратник Божий! Когда-нибудь ты откроешь двери рая рыцарю Раньеро ди Раньери! Ты увидишь, он будет приходить на помощь вдовам и несчастным, ухаживать за больными и утешать сокрушённых сердцем так же ревностно, как он охраняет сейчас святое пламя!

Тут уж все рыцари просто покатились от хохота. Ведь все они отлично знали Раньеро, неистового и беспощадного.

Этого Раньеро уже не мог стерпеть. С бешеным рычанием он вскочил с места и бросился на шута. При этом он нечаянно толкнул стол и свеча упала. В мгновение ока Раньеро подхватил свечу и не дал ей погаснуть. Но пока он снова укреплял её в подсвечнике, шут, кривляясь, хихикая и присвистывая, выскользнул из шатра. Мгновение, и он скрылся в бархатном мраке южной ночи.

Между тем гости не могли вдоволь насмеяться.

— Ох, Раньеро, утешитель скорбящих, — сказал один из рыцарей, задыхаясь от смеха и вытирая невольные слезы. — Ты уж прости, но на этот раз тебе никак не удастся послать Мадонне во Флоренцию самое дорогое, что ты добыл в бою.

— Это почему? — резко спросил Раньеро.

— А потому, — ответил рыцарь, отхлебнув вино из кубка, — что самое драгоценное из твоей добычи — пламя этой свечи. Может, ещё скажешь, что ты его пошлёшь во Флоренцию, а, Раньеро? Ну что ты молчишь, словно онемел?

Снова расхохотались рыцари, а один из них прямо-таки свалился со скамьи на груду ковров.

Раньеро побагровел, потом побледнел, но всё-таки сдержался.

Он подозвал к себе старого оруженосца, убелённого сединами, верного и преданного.

— Собирайся в долгий путь, мой друг Джованни! — сказал Раньеро. — Завтра ты отправишься во Флоренцию с этим священным пламенем.

— Ты, верно, шутишь, господин, — возразил старый оруженосец. — Как это возможно? Свеча погаснет раньше, чем я покину лагерь. Тут рыцари принялись поддразнивать и подначивать Раньеро.

— Вот ты и нарушил обет, данный Святой Деве!

— Не всё бывает, как ты хочешь, Раньеро!

— Ты смахиваешь на малого дитятю и думаешь, что тебе всё дозволено!

Тогда Раньеро потерял всякое терпение и громко воскликнул:

— Клянусь, я сам отвезу это пламя во Флоренцию!

— Господин, — виновато сказал старый оруженосец. — Ты — другое дело. Ты можешь взять с собой большую свиту. А меня ты хотел послать одного.

— Я тоже поеду один! — воскликнул Раньеро. И, оглядев примолкнувших изумлённых рыцарей, с насмешкой спросил: — Что? Отпала охота смеяться? Вы глядите на меня, как на привидение. А ведь отвезти горящую свечу во Флоренцию — это просто игра для храброго человека.

И вот наконец наступило утро. Все рыцари вышли из шатра, чтобы проводить Раньеро. Тех, кто не мог держаться на ногах после ночного разгула, поддерживали слуги.

Доспехи Раньеро сверкали, так их начистил Джованни. Алый бархатный плащ накинул на плечи Раньеро. Он взял с собой боевой меч в золочёных ножнах, а к седлу привязал две большие связки восковых свечей.

Он медленно проехал между двумя рядами сонных шатров. Туман поднимался из глубоких долин, и пламя горело каким-то странным красноватым светом.

Вот остались позади стены Иерусалима. Дорога пошла вниз. Здесь, на равнине, гулял порывистый ветер, столбами завивая горячий песок.

Напрасно пытался Раньеро защитить пламя свечи рукой и краем плаща. Трепетный язычок огня клонился вбок, грозя погаснуть.

Делать нечего, Раньеро пришлось сесть на коня задом наперёд, чтобы своим телом защитить свечу от ветра. Теперь свеча горела ярко и ровно, но Раньеро понял, что его путешествие будет куда труднее, чем он сперва думал.

В полдень, когда солнце пекло немилосердно, на Раньеро напали разбойники. Их было человек двенадцать, плохо вооружённых, верхом на заморённых клячах. Раньеро, конечно, мог бы без труда, обнажив свой меч, расправиться с шайкой этих жалких грабителей. Но во время схватки свеча могла погаснуть. А после громких клятв и разудалой похвальбы — как вернулся бы Раньеро в лагерь крестоносцев?

— Возьмите, что пожелаете, — сказал Раньеро разбойникам. — Но горе вам, если вы погасите мою свечу!

Для разбойников это был сущий подарок. Они побаивались опасной схватки с могучим рыцарем.

Начался жадный делёж добычи. Предводитель грабителей надел на себя сверкающие доспехи Раньеро. Одноглазый коротышка схватил алый плащ, но тут же запутался в нём, споткнулся и упал.

Раньеро, спешившись, терпеливо стоял, держа в руке зажжённую свечу.

Разбойники дрались из-за денег, делили оружие, даже стащили с ног Раньеро башмаки с золотыми шпорами.

Предводитель шайки, вскочив на великолепного скакуна Раньеро, кинул к его ногам свой драный изношенный плащ.

— Можешь взять в придачу мою старую кобылу! — с насмешкой крикнул он Раньеро. — Она как раз подойдёт для такого важного и знатного рыцаря, как ты!

“Не будь этой свечи, ты бы заговорил у меня по-другому”, — подумал Раньеро.

Но делать нечего, он накинул на плечи дырявый, пропахший потом плащ и сел на дряхлую клячу. Несчастная тварь еле переставляла ноги, словно они были деревянные.

Под вечер Раньеро начали попадаться навстречу паломники, спешившие в Иерусалим. Но чаще встречались ему небогатые купцы или подозрительного вида бродяги. Толпами спешили они в завоёванный город, в надежде что-нибудь выгодно продать, выменять или попросту украсть.

Увидев оборванца, сидевшего на лошади задом наперёд, да ещё с зажжённой свечой в руке, они окружили его с хохотом и воплями:

— Сумасшедший! Сумасшедший!

Раньеро не выдержал и, забыв обо всём на свете, соскочил с коня. Могучими ударами кулаков он вмиг расшвырял и обратил в бегство весь уличный сброд.

Но вдруг он опомнился и отчаянно вскрикнул:

— Свеча!

С ужасом увидел Раньеро, что свеча скатилась с дороги и погасла.

— Правы были эти люди, что обозвали меня сумасшедшим! — горестно простонал Раньеро.

Но тут он почувствовал запах дыма: от свечи загорелась чахлая колючая трава, выросшая на обочине. Раньеро бросился на землю и дрожащими руками зажёг свечу от еле тлеющего пламени.

“На этот раз удача не оставила меня, — подумал он. — Но что ждёт меня впереди?”

Раньеро почувствовал отчаяние и усталость. Он, никогда не знавший страха, вдруг испугался, глядя на беззащитное трепетное пламя. Теперь он ехал через раскалённую пустыню. Солнце жгло кожу сквозь дыры плаща, песок скрипел на зубах.

Ему попался навстречу молодой пастух, гнавший перед собой четырёх заморённых козлят. Ещё недавно у пастуха было большое стадо, но крестоносцы отняли у него всех коз и оставили только четырёх тощих козлят.

Увидев одинокого христианина, едущего верхом, пастух с проклятиями набросился на него. Он стал беспощадно избивать Раньеро своим длинным пастушьим посохом. Раньеро безропотно сносил тяжёлые удары, поворачиваясь к пастуху спиной и плечами. Но вдруг пастух остановился в изумлении, с поднятым для удара посохом. Он увидел, что плащ на Раньеро загорелся, вот-вот вспыхнут волосы, но тот и не думает тушить пламя, а только прикрывает вздрагивающей рукой огонёк свечи.

Пастух сдёрнул горящий плащ и поспешно затоптал огонь. Взглянув на запёкшиеся губы Раньеро, пастух догадался, что путник изнемогает от жажды.

Он взял его лошадь за повод и подвёл к незаметному потаённому ключу, бьющему из расщелины скалы.

Руки Раньеро были заняты, и потому он опустился на колени, наклонился и начал жадно пить воду, как пьют дикие звери. Рядом с ним, фыркая, пила лошадь.

Когда Раньеро встал и выпрямился, держа свечу перед собой, пастух сложил ладони вместе и низко поклонился ему.

“Верно, он принял меня за странствующего святого” — с горькой улыбкой подумал Раньеро.

Наконец Раньеро прибыл в город Рамле. Все постоялые дворы и таверны в городе были переполнены. Под навесами и даже просто в тени деревьев спали паломники.

— Ступай сюда, несчастный! — окликнул Раньеро хозяин большого постоялого двора. — Я накормлю тебя, а заодно и твою клячу. А то вы, того гляди, оба свалитесь от голода.

— Но у меня нет денег, чтоб заплатить тебе, добрый человек, — с запинкой смущённо сказал Раньеро.

— Не думай об этом, — махнул рукой хозяин. — Приютить убогого человека учит нас Господь Бог!

“Похоже, разбойники сделали доброе дело, отняв у меня богатые доспехи и моего арабского скакуна, — с удивлением подумал Раньеро. — Меня принимают за убогого и нищего сумасшедшего. Может, поэтому все так добры ко мне?”

Пристроившись возле своей лошади на охапке соломы, Раньеро решил бодрствовать до утра. Но не прошло и получаса, как глаза у него сомкнулись и он уснул каменным сном.

Было уже светло, когда он проснулся. Свеча исчезла.

“Конечно, я выронил её из рук, и она погасла. А может, кто-то, проходя мимо, потушил её... — подумал Раньеро. — Что ж, может, всё и к лучшему. Вот и кончились мои безнадёжные странствия. Отныне я свободен...”

Но невыносимая тоска вдруг навалилась на Раньеро. Он чувствовал в себе какую-то пустоту, будто он потерял то, чем дорожил больше жизни, или у него из груди вынули сердце.

Вдруг открылась дверь, и к нему подошёл хозяин таверны с зажжённой свечой в руке.

— Ты так крепко уснул вчера, что я взял у тебя свечу, чтоб ты, ненароком, не спалил дом. Вот она, держи, — сказал хозяин.

Притворяясь равнодушным, Раньеро ответил совершенно спокойно, хотя сердце у него бешено забилось.

— Ты хорошо сделал, что её погасил.

— Нет, я не гасил её, — сказал хозяин. — Я видел, как ты бережно хранишь этот огонёк. Свеча горела у меня всю ночь.

Раньеро от души поблагодарил доброго хозяина и отправился дальше.

Он добрался до Яффы, а затем повернул к северу, держась берегов Сирии.

Нередко ему приходилось стоять на распутье дорог с протянутой рукой и просить подаяния.

Попадались жестокосердные люди. Они указывали пальцами на измождённого оборванца, держащего в руке горящую свечу. Рядом с ним, сонно качаясь, стояла дряхлая кляча, и, казалось, её рёбра вот-вот проткнут облезлую шкуру. Но большинство встречных жалели измученного нищего и делились с ним последним куском хлеба. Так Раньеро познал доброту простых людей.

“Ведь я раньше просто не замечал этих бедных неприметных людей, — с удивлением думал Раньеро. — Мне казалось, они, как комья грязи, прилипшие к башмаку, только мешают мне в пути. А теперь я знаю, под убогой одеждой часто бьется золотое сердце...”

В конце концов Раньеро добрался до Константинополя. Но как ещё недостижимо далека родная Флоренция!

“Если Пресвятая Дева пожелает, я всё-таки выполню свой обет”, — часто думал Раньеро.

Раньеро проезжал по гористой местности Киликии, когда со страхом заметил, что его запас свечей вот-вот кончится. А он-то надеялся, что их хватит до конца пути.

“Это последняя свеча, — в смятении подумал Раньеро. — Что я буду делать, когда она догорит и погаснет? Кругом пустынно и безлюдно. Значит, вот как бесславно кончатся все мои надежды...”

Вдруг Раньеро услышал тихое стройное пение. Оно, казалось, поднималось к самому небу.

Раньеро увидел толпу паломников. Они поднимались на гору к маленькой часовне и каждый держал в руке горящую свечу.

“Какое счастье, — подумал Раньеро. — Конечно, эти набожные люди поделятся со мной. И тогда мне хватит свечей до самой Флоренции”.

Раньеро бегом спустился с горы навстречу паломникам.

— Прости нас, бедный странник, — сказал старик с седыми волосами, в белых ниспадающих до земли одеждах. — Мы бы с радостью помогли тебе, но, увы, это невозможно. Видишь вон ту часовню из белого камня на вершине горы? Рядом с ней могила святого угодника, покровителя нашего города. Мы идём поклониться его блаженному праху. Каждый из нас в память о нём должен оставить в часовне зажжённую свечу. Таков обычай, и никто не вправе нарушить его!

— Дайте мне хоть маленький огарок! - взмолился Раньеро. Но седобородый старик только с сожалением покачал головой. К Раньеро подошла сгорбленная старуха с красными слезящимися глазами.

— Вон там вдалеке идёт женщина, не смея приблизиться к нам. У неё целая связка восковых свечей. Она предлагает их каждому встречному. Но никто не берёт их у неё, потому что эта женщина больна проказой. Тот, кто возьмёт у неё свечу, получит вместе с ней её болезнь...

Раньеро взглянул, куда показывала старуха, и увидел высокую стройную женщину, с ног до головы закутанную в тёмный плащ. Лицо и руки у неё были обмотаны тряпками в бурых пятнах. Из-под плаща виднелась большая связка восковых свечей.

Раньеро весь содрогнулся. Заболеть проказой, сгнить заживо? Ничего страшнее он не мог себе представить.

И вдруг пламя догорающей свечи лизнуло ему руку. И тотчас пламя священного обета ответно вспыхнуло в его сердце.

“Если Господь посылает мне такое испытание, — подумал Раньеро, — значит, я заслужил его. Да исполнится его святая воля!”

Паломники уже поднялись в гору, и затихло вдалеке их пение. Раньеро скорыми шагами подошёл к прокажённой и взял связку тонких свечей.

Он с благоговением поцеловал их.

Фитилёк еле тлел у него на ладони, но он успел зажечь тонкую свечу.

— Благодарю тебя, несчастная, — сказал он дрогнувшим голосом. — Что бы со мной ни случилось, я буду всегда молиться за тебя. Да облегчит Господь Бог твои страдания...

Женщина ничего не ответила. Она с облегчением вздохнула, словно сбросила с себя непосильную ношу, и не оглядываясь пошла прочь.

К ночи Раньеро въехал в незнакомый город, окружённый горами.

Дул холодный пронизывающий ветер, и месяц, повисший над спящим собором на площади, искрился, словно окованный льдом.

Ни одного освещённого окна, только тишина и накрепко запертые двери.

Но едва Раньеро выехал на глухую горную тропинку, он услышал лёгкие торопливые шаги позади себя. Кто-то почти бегом догонял его. Оглянувшись, он увидел женщину в бедных одеждах, скользящую, как тень.

В холодном лунном свете сверкал каждый малый камешек на дороге, но лица женщины Раньеро не мог разглядеть, потому что она накинула на голову грубое залатанное покрывало.

— Добрый странник, — с мольбой сказала женщина. Раньеро показалось, что голос у неё совсем юный и красивый, но говорит она слишком торопливо и тихо. — Мои дети озябли и просят хлеба. В этот поздний час мне негде раздобыть огня. Позволь зажечь лампаду от твоей свечи. Я растоплю печь и испеку детям лепёшки.

— Нет, — сурово ответил Раньеро, — напрасно ты будешь просить меня. Этим огнём я зажгу свечу только перед алтарём Пресвятой Девы! — И Раньеро резко оттолкнул руку женщины. — Пропусти меня и не докучай мне больше напрасными просьбами, — с нетерпением добавил он.

Но женщина ухватила коня за повод и преградила ему путь. Месяц заливал её серебряным светом.

— Дай мне огня, пилигрим! Ведь жизнь моих детей — это тоже божественное пламя. И я должна его беречь, как ты бережёшь свою свечу!

“Что-то необыкновенное есть в этой женщине, — подумал Раньеро. — Худенькая, слабая, но как она тверда и непреклонна...”

Раньеро наклонился с седла, протянул свечу и женщина зажгла от нее свою лампаду.

Раньеро оглянулся. Женщина быстро шла по пустынной дороге. Огонёк её лампады мерцал и покачивался, словно подвешенный в ночном мраке.

Скоро Раньеро въехал в ущелье. Справа и слева от него поднимались крутые скалы, из расщелин тянулся ночной туман.

Неожиданно по каменным откосам пробежали всполохи огня, послышался цокот копыт по кремнистой дороге. Из-за поворота показалась толпа рыцарей с факелами.

“Ничего дурного со мной случиться не может, — подумал Раньеро, — ведь до Флоренции осталась всего лишь одна ночь пути”.

Пьяные, шумные рыцари ехали, громко переговариваясь и смеясь.

Испуганная блеском факелов, подслеповатая клячонка Раньеро шарахнулась в сторону, мотая головой. Тяжёлые холёные кони рыцарей заржали, одна из лошадей вскинулась на дыбы.

— Ах ты жалкая тварь, оборванец! — в ярости крикнул один из рыцарей, с трудом удержавшись в седле. Он громко и пьяно икнул. — Ты посмел меня толкнуть, грязный нищий! Ничего, я научу тебя должному почтению. А ну, на колени, бродяга, иначе не сносить тебе головы!

“Когда-то я был таким же, как они, жестоким и беспечным”, — подумал Раньеро.

Он безропотно спешился и встал на колени посреди дороги.

Но и этого показалось мало пьяному гуляке. Он сидел раскорячившись, уперев одну руку в бедро.

Раньеро на миг поднял голову и в свете факела разглядел его лицо. Багровое, с выпученными по-рачьи глазами, оно было омерзительно. Но Раньеро узнал его: это был его самый близкий друг Джино ди Монари.

“Да, в былые времена мы немало бражничали вместе и вот так же шлялись по дорогам, оскорбляя всякого встречного”, — вспомнил Раньеро.

Теперь извинись перед моей лошадью! — под одобрительный смех рыцарей приказал Джино ди Монари. — Ты её напугал своими вонючими лохмотьями. Ну-ка, поцелуй стремя моего коня и скажи: “Благородная лошадь, прости меня, я не стою твоего хвоста!” Что медлишь? Я жду!

“А ведь меня посвящал в рыцари сам король, — сказал себе Раньеро. — Но я стерплю все унижения, лишь бы они не погасили мою свечу!”

— Благородная лошадь, прости меня, я не стою твоего хвоста, — тихо проговорил Раньеро и поцеловал блеснувшее в свете факелов золочёное стремя.

Но смиренная кротость нищего только пуще распалила пьяного рыцаря, и, когда Раньеро встал с колен, Джино ди Монари с маху ударил его кулаком прямо по лицу.

И тут случилось то, чего Раньеро опасался больше всего.

Тощий, высохший, как стручок, Раньеро отлетел на несколько шагов. Свеча выпала у него из руки, и он упал прямо на неё. Раньеро тотчас же вскочил, но пламя свечи погасло.

Видно, рыцарям прискучило издеваться над безответным бродягой, они повернули коней и с хохотом поскакали назад. Исчезли всполохи огня на скалах, стихли наглые грубые голоса.

Раньеро остался один на дороге с погасшей свечой в руках.

“Боже! Я заслужил это своей нечестивой жизнью...” — в отчаянии подумал Раньеро.

В этот миг он вспомнил о женщине в тёмном покрывале и о лампаде, которую она зажгла. Но как найти её?

Раньеро бросился со всех ног по пустынной дороге назад к городу. Он выбежал на площадь. Ни огонька во мраке. А тут ещё месяц спрятался за тучей, окружив её колючими искрами.

Всё кончено, всё напрасно... Раньеро оглянулся. Спал собор, уходя острыми шпилями ввысь. Спали полные темноты колокола. Вдруг в конце площади мелькнул слабый огонёк. Золотистое пламя осветило тонкую руку.

“Я, наверное, сошёл с ума, и мне это только мерещится...” — подумал Раньеро.

Задыхаясь, из последних сил он пересёк площадь.

— Эй! — крикнул он в пустоту, боясь, что плывущий по воздуху огонёк исчезнет.

Но тут он увидел женщину, закутанную в залатанное старое покрывало. Она остановилась, поджидая его.

Раньеро трясущимися руками зажёг свечу от её лампады.

— Где ты зажёг свою свечу? — тихо спросила женщина. Она положила пальцы на губы, словно хотела изменить свой голос.

— У святого Гроба Господня, — ещё задыхаясь, ответил Раньеро.

— Тогда знаешь, как назвать это пламя? — Голос женщины неожиданно зазвенел. — Его имя — кротость и любовь к людям! Раньеро безнадёжно рассмеялся.

— Что-то прежде кротость и любовь к людям не слишком занимали меня...

Он хотел поблагодарить женщину, но она незаметно исчезла в тени собора.

Раньеро искал взглядом огонёк лампады. Эта женщина чем-то напомнила ему Франческу дель Уберти.

“Наверное, для Франчески наша любовь была тем же, чем стал для меня этот маленький священный огонёк, — неожиданно подумал Раньеро. — Боже мой, эта свеча словно осветила всю мою жизнь, и я заново вижу её. Теперь я понимаю, почему Франческа ушла из моего дома. Она хотела сохранить свет нашей любви и всё время опасалась, что я своей жестокостью погашу его...”

Ранним утром Раньеро въехал во Флоренцию.

Нищий, спавший возле городских ворот, приподнялся на локте и с изумлением уставился на Раньеро. Потом вскочил на ноги и завопил во всю глотку:

— Люди добрые, поглядите! Сумасшедший! Сумасшедший!

Этот крик подхватили уличные мальчишки, драчуны и бездельники. Наконец-то они нашли себе весёлую забаву.

Как стая обезьянок, принялись они скакать вокруг клячи Раньеро. Один из них подпрыгнул повыше и попробовал погасить свечу. Эта затея пришлась мальчишкам по вкусу. Они карабкались на плечи друг другу, раздували щёки и изо всех сил дули на свечу.

В это время из всех дверей начали понемногу выходить люди, направляясь в храм к обедне. Женщины принялись махать платками, мужчины кидали свои шапки, стараясь попасть прямо в горящий фитилёк.

Раньеро привстал на стременах и поднял руку со свечой как можно выше. Мужчины спорили, кто из них ловчее и кому выпадет удача погасить свечу сумасшедшего дурачка.

Рука Раньеро тряслась, пламя качалось и было ясно: ещё немного и свеча погаснет.

На балконе одного из богатых домов стояла стройная молодая женщина. Она перегнулась через перила, выхватила из руки Раньеро горящую свечу и скрылась с нею в доме.

Раньеро вскрикнул горестно и дико, пошатнулся в седле и без чувств грохнулся на мостовую.

Прохожим уже прискучило дразнить убогого сумасшедшего, и каждый пошёл по своим делам.

Когда толпа разошлась, из дома вышла Франческа дель Уберти с горящей свечой в руке. Она наклонилась над Раньеро. Он лежал как мёртвый, без признаков жизни. Но можно подумать, что святое пламя имело над Раньеро какую-то неведомую власть. Стоило только отблеску свечи упасть на его лицо, он глубоко вздохнул и очнулся.

Раньеро как ребёнок потянулся к свече и со стоном схватил её. Он даже не посмотрел, кто подал ему свечу, он не сводил взгляда с дрожащего пламени.

Когда Раньеро с трудом вскарабкался на лошадь, Франческа спросила его:

— Куда ты едешь?

— В собор, — коротко ответил Раньеро, по-прежнему не отводя глаз от маленького огонька.

Тогда Франческа взяла лошадь за повод и повела её.

Собор был переполнен народом. Была Страстная суббота накануне святого праздника Пасхи. В знак печали все свечи стояли в храме незажжёнными.

Франческа вошла в храм и села на скамью среди молящихся женщин.

Только служба закончилась, двери ризницы медленно растворились и оттуда торжественно вышли настоятели, монахи и священники. Последним шёл старый епископ, опираясь на свой посох. А рядом с ним все увидели Раньеро в том же рваном пропылённом плаще и с зажжённой свечой в руке.

И тогда епископ заговорил. В храме стояла такая тишина, что каждый мог услышать его негромкий старческий голос.

— Добрые христиане, да возрадуется каждый из вас! Рыцарь Раньеро ди Раньери прибыл из Иерусалима во Флоренцию со священным огнём от Гроба Господня. Немало тяжких мук претерпел рыцарь на своём пути. Но, говорю я вам: молите Бога, чтоб он даровал Флоренции побольше носителей бессмертного огня, ибо тогда Флоренция станет великим городом. И пусть прославится имя Раньеро ди Раньери, совершившего этот подвиг!

Народ, поражённый, с изумлением слушал слова епископа.

“О Боже! — вздыхала Франческа, молитвенно сложив руки. — У меня нет сил перенести это счастье!”

В это время с одной из скамей поднялся седой старик. Голова его тряслась, и два сына поддерживали его, когда он подошёл к епископу. Это был старый Оддо, отец Таддео, юного подмастерья, работавшего когда-то у Раньеро и погибшего по его вине. Старик заговорил громко и грозно:

— Я не верю ни одному слову рыцаря Раньеро. Всем известно: этот человек — истинный безбожник, безжалостный, тщеславный и надменный. Кто знает, может, он зажёг эту свечу в ближайшем трактире и теперь нагло обманывает нас. Я требую свидетелей, пусть они подтвердят, что этот огонь и вправду зажжён в Иерусалиме! Раньеро еле слышно ответил:

— Боже милостивый! Откуда мне взять свидетелей? Я странствовал один. Пусть явятся сюда горы и пустыни, чтобы свидетельствовать обо мне!

— Раньеро — честный рыцарь, — сказал епископ, — мы на слово верим ему!

— Раньеро всегда был шутник, и порой его шутки стоили людям жизни, — сурово сказал старый Оддо. — Я не верю ни одному его слову!

— Не верим! Не верим! Пусть докажет свою правоту! — подхватили люди, сгрудившиеся вокруг Оддо. Их мрачные взгляды таили угрозу, а кулаки были крепко сжаты. — Мы не верим рыцарю Раньеро!

Тогда из толпы стремительно вышла Франческа дель Уберти.

— Зачем вам свидетели? — сказала она. — Я могу поклясться, что Раньеро говорит правду!

— То-то ты ушла из его дома и живёшь под кровом своего отца, — презрительно кинул ей Оддо. — Говорят, ты достойная женщина, но клятва твоя ничего не стоит!

Здесь же в храме находились и друзья Раньеро. Они стояли в молчании и ни один не выступил в его защиту.

“Нет, Раньеро не под силу совершить столь необыкновенный подвиг, — подумал его друг Джино ди Монари. — Ему не занимать отваги, но такое и ему не по плечу”.

И никто из них не вспомнил убогого нищего, над которым они посмеялись, встретив его на горной дороге.

Раньеро стоял один посреди храма. Он понял, ему не от кого ждать поддержки. Слова Оддо были смертельным ударом. Раз сомнение родилось, оно будет расти и множиться.

Друзья старого Оддо молча и медленно приближались, окружая его тёмным кольцом. Было ясно: ещё мгновение, и они погасят его свечу.

Вдруг маленькая серая птичка впорхнула в храм через открытое настежь окно. Птичка начала метаться по храму от алтаря к дверям, задевая за стены и колонны. Она опустилась совсем низко. Пролетая над Раньеро, она задела крылом его свечу. Пламя погасло.

Слезы полились из глаз Раньеро. “Всему конец... — подумал он. — И всё же это лучше... Пусть мою свечу погасила птичка, а не люди, которые меня так ненавидят”.

Но тут весь храм огласился громкими криками:

— Птичка горит! Свеча зажгла её крылья!

Маленькая птичка летала по храму, словно порхающее пламя, она сделала круг под высокими сводами собора и вдруг опустилась прямо на алтарь Мадонны. От её пылающих крылышек загорелась высокая свеча, стоящая на алтаре перед Божьей Матерью.

А горящая птичка вновь полетела по храму. Люди тянулись к ней, но она с жалобным писком ускользала от них. Неожиданно она ударилась о грудь старого Одцо и замерла, прильнув к нему. Оддо, хлопая по крыльям руками, погасил горящие перья.

— Птичка мертва! — с грустью сказал он.

Но в этот момент птичка легко вспорхнула с его ладони. Певучая трель огласила весь храм. Птичка кругами поднималась всё выше и выше, пока не исчезла в туманно-золотистом свете под куполом храма.

А пламя свечи на алтаре Мадонны разгорелось и теперь сияло ярко и высоко.

Тогда епископ поднял свой посох и возгласил:

— Это Божья воля! Малая птица стала свидетелем рыцаря Раньеро!

И все стоявшие в храме повторили за ним:

— Это Божья воля!

Наконец Раньеро и Франческа остались одни. Франческа с нежностью протянула к нему руки, но Раньеро испуганно остановил её.

— Остерегись, любимая! Не прикасайся ко мне. Может быть, я болен проказой. Я взял связку свечей у прокажённой.

— И ты не догадался, что это была я? — Улыбка Франчески была полна любви и сострадания. — Я хотела испытать твоё мужество. Узнать, что тебе дороже: жизнь или небесное пламя.

— Я думал только о свече, — прошептал Раньеро.

— А помнишь женщину, которой ты позволил зажечь лампаду? — тихо молвила Франческа, припав к его груди. — Это тоже была я. Я хотела испытать твою любовь к людям.

— О Боже! — воскликнул Раньеро. — Я был как во сне. Помню только, какая-то женщина нагнулась с балкона и выхватила у меня свечу. Теперь я понимаю, это опять была ты, моя радость, чистая душой Франческа!

Франческа заплакала от счастья. Её прекрасные глаза наполнились слезами, и Раньеро увидел в них, как в зеркале, своё отражение. Он увидел своё лицо — измождённое и бледное, но светлое, как лик мученика.

А перед взором Франчески раскинулась, сверкая, золотистая ткань её любви. Ей не было ни конца, ни края, и её блеском можно было окутать весь божий мир.

ДВЕ ДОЧЕРИ КОРОЛЯ

содержание

Замок шведского короля в Упсале был построен в давние времена из светлого искристого камня. Но шли годы, каменные плиты потускнели и потрескались от жестоких зимних ветров и непогоды, и теперь замок казался угрюмым и мрачным. Неприступные стены были столь высокими, что в ненастные дни грозовые тучи цеплялись за их острые зубцы, а молнии, сверкая, перелетали от одного шпиля к другому.

Рядом с замком возвышалась Девичья башня. Лёгкая, золотистая, она была сложена из брёвен медового цвета, привезённых из заморских стран. Даже в пасмурные дни, что так часто выпадают в этих краях, Девичья башня всегда казалась освещённой ласковыми лучами солнца.

Крутая лестница вела на самый верх в покои принцессы. На широких подоконниках можно было разглядеть вмятины и углубления. Это были следы локтей девушек. Долгие дни проводили они здесь, сидя возле окна, подперев ладонью нежную щёку. С тоской и нетерпением вглядывались они в убегающую вдаль дорогу, увитую лентами тумана.

Одна ждала жениха, другая — тайного возлюбленного. Ночной шёпот, осторожные шаги, лишь бы ненароком не скрипнула ступенька... Да, за долгие годы немало что слышали и бережно хранили молчаливые стены Девичьей башни.

Случилось так, что однажды в королевский замок в Упсале прибыл знаменитый певец скальд Хьялтэ из далёкой, закованной льдами, Исландии. Слава о нём разнеслась далеко. Короли и отважные викинги принимали его в своих замках с радостью и почестями.

Это был человек крутого нрава с сумрачным надменным лицом. Несмотря на преклонные годы, волосы его были черны, как вороново крыло, а глаза, казалось, видели человека насквозь. Он любил воспевать великие подвиги и гибель прославленных героев. И суровые слова его песен были под стать смерти и мужеству.

Но как же менялся весь облик Хьялтэ, когда он заводил песню о норвежском короле Олаве, сыне Гаральда. Откуда только он находил эти глубокие слова, полные благоговения и восторга. Он пел о нём не как о простом смертном, а как об избраннике Божьем, стоящем выше всех земных королей.

— С кем я могу сравнить короля Олава? — частенько говаривал старый Хьялтэ. — Я вечный скиталец, я объездил все северные страны, где я только ни побывал, но нигде не встречал я человека, равного ему.

Но вот однажды солнечным утром Хьялтэ увидел в саду принцессу Ингегерд, дочь шведского короля. Принцесса стояла возле цветущего куста роз. Она наклонилась над едва распустившимся цветком. Рядом кружилась пчела, и принцесса с улыбкой, а вместе с тем с досадой отгоняла её рукой.

Хьялтэ замер на месте, глядя на принцессу, а его сердце неистово забилось. Никогда не видал он девушки прекрасней Ингегерд. Её лицо сияло, будто было сделано из серебра и перламутра. У неё были гордые брови и нежный рот, а глаза напоминали прозрачные лесные озёра. Всё в ней говорило о кротости, благородстве и неземной чистоте.

Суровый старик стал каждый день наведываться в Девичью башню. И каждый день он без устали рассказывал принцессе Ингегерд о норвежском короле Олаве, сыне Гаральда.

Принцесса Ингегерд принимала его в своих покоях. И часто случалось так, что у ног принцессы, на низенькой скамейке, сидела её прислужница — юная Астрид, и с такой же радостью внимала она рассказам старого Хьялтэ, как и Ингегерд.

Тот, кто хоть раз увидел принцессу Ингегерд, уже никогда не мог забыть её дивный облик. Но, правды ради надо сказать, что Астрид тоже была необыкновенно красива. У всех, кто глядел на неё, становилось празднично на душе.

Если Ингегерд словно бы сошла с небесной звезды, то Астрид можно было назвать прекраснейшей дочерью земли. У неё были лазурно-синие глаза. От румяных щёк веяло мягким теплом. А её белокурые волосы волнами спускались до алых башмачков с жемчужными застёжками.

Обе девушки слушали старого певца, забыв обо всём на свете. Порой вышивание выпадало у них из рук, и разноцветные клубки ниток катились по полу в разные стороны.

Когда старый певец увидел принцессу Ингегерд и заговорил с ней, то тотчас же понял, что она прекрасней и благородней всех других женщин, которых он встречал до сих пор. И тогда у Хьялтэ зародилась мысль, и она мало-помалу завладела им целиком: поселить любовь в сердцах шведской принцессы и норвежского короля.

“Сам Господь Бог создал их друг для друга”, — подумал Хьялтэ.

Прославленный скальд перестал складывать грозные и мрачные песни о безрассудной отваге и гибели. Сердце его смягчилось, будто чудесным образом на каменистом склоне расцвёл хрупкий цветок с тонкими лепестками.

Хьялтэ мучительно хотелось узнать, что же всё-таки думает принцесса о короле Олаве.

“Она слишком благородна, чтобы с ней хитрить и лукавить, — сам себе сказал старый скальд. — Я спрошу её без уловок, напрямик”.

И Хьялтэ спросил Ингегерд:

— Королевская дочь, что ответишь ты, если Олав, сын Гаральда, попросит у отца твоей руки?

Лицо молодой принцессы просияло. И она ответила прямо, не таясь:

— Если он такой король и такой христианин, как ты говоришь, Хьялтэ, то это будет величайшим счастьем для меня!

Но едва она произнесла эти слова, как блеск радости погас в её глазах. Словно туманная завеса печали опустилась между ней и её далёким недостижимым счастьем.

— Ах, Хьялтэ, — с тоской сказала она. — Ты забыл одно, но самое главное. Ведь король Олав наш враг. Мой отец, король Шоскёниг, ждёт от него вызова на смертельный поединок, а не свадебных послов.

— Пусть это тебя не смущает, — ответил Хьялтэ. — Если только ты согласна, то всё будет так, как ты желаешь. Поверь старому Хьялтэ.

— Нет, — сказала она. — Никогда не бывать нашей свадьбе. Никто не смеет при моём отце даже назвать имя короля Олава, так он ненавидит его. Ты не знаешь, что такое ненависть королей. Она глубже, чем бездонная пропасть, и питают её чёрные источники, бьющие со дна души.

При этом глаза принцессы наполнились слезами. Видя эти слезы, старый скальд вскочил со скамьи.

— Такова воля Господа! — с волнением воскликнул он. — И всё совершится по воле его!

При имени Господа принцесса подняла голову и глаза её блеснули.

“Да, она достойна короля Олава”, — подумал Хьялтэ.

Когда старый певец стал спускаться по крутой лестнице Девичьей башни, его догнала белокурая Астрид.

— О Хьялтэ, — сказала она, — почему ты не спрашиваешь меня, а что я отвечу королю Олаву, если он попросит моей руки?

Старик только окинул суровым взглядом девушку и, не ответив ни слова, пошёл дальше.

— Почему ты спрашиваешь только принцессу Ингегерд? — настойчиво продолжала Астрид. — Почему не меня? Разве ты не знаешь, что я тоже дочь шведского короля?

Хьялтэ снова ничего не ответил ей, но Астрид ухватила его за руку и заставила остановиться.

— Да, это правда, моя мать была дочерью рыбака. Но что с того, если король всем сердцем полюбил её? Я играла на коленях короля и забавлялась, дёргая его за бороду. Король звал меня своей любимой дочкой, шутил, что я маленький эльф и живу в чашечке тюльпана у него в саду. Но вот настал чёрный час, и мать моя скончалась. А потом и вовсе над моей головой сгустилась непроглядная ночь. Король Шоскёниг, мой отец, женился на знатной королевне. И тут все сразу вспомнили, что моя мать была не знатного рода, а просто дочь рыбака. Разве это справедливо, Хьялтэ? Пусть мачеха заставила меня пасти гусей и уток, пусть меня не раз наказывали тем же хлыстом, что и слуг. Всё равно я королевская дочь, и в моих жилах течёт благородная кровь. Почему же тогда ты не спрашиваешь меня, старик, хочу ли я выйти замуж за короля Олава, сына Гаральда?

Она бежала за Хьялтэ через весь сад до самого королевского дворца, теребила его за руку, с мольбой заглядывала ему в глаза.

— Выкинь из головы эти глупые бредни, Астрид, — сурово сказал ей наконец старый певец. — Ты красивая девушка, не спорю, и конечно, сыщешь себе богатого жениха. Но не смей даже думать о короле Олаве!

— Ах так!.. — сказала белокурая Астрид и больше не прибавила ни слова.

То, что решил старый скальд, было как глубокая зарубка на дереве, которая никогда не зарастёт.

Получив согласие принцессы, он тут же снарядил корабль и отправился вниз по реке Нордре, на юг, в прекрасный город Кунгахеллу к королю Олаву. В нетерпении он торопил гребцов, и они налегали на вёсла. Хьялтэ кидал им горстями золото и серебро, скопленные за долгие годы странствий. Сам он сидел, уперев ладони в колени на носу корабля. И вот однажды на рассвете сквозь завесу дождя увидел он могучие стены Кунгахеллы и высокую башню королевского дворца.

Король Олав ласково и приветливо встретил старого певца.

Они сидели в богато убранных покоях, отослав слуг, и далеко за полночь длилась их беседа.

Хьялтэ по старой привычке держал в руке еловую ветку и растирал пальцами пахучую хвою. Это всегда помогало ему справиться с волнением. И всё-таки голос его прерывался от восторга и счастья, когда он рассказывал королю Олаву о принцессе Ингегерд.

— Король! — сказал старый скальд. — Моли Бога, чтобы принцесса стала твоей женой. Ты отдал все силы и помыслы, чтоб изгнать язычество из пределов своих владений, чтобы тролли, колдуны, подземные карлики и прочая нечисть не смущали христианские души. Но язычество, подобно зловещему филину, крепко угнездилось в недоступных горах и ущельях. Твоему соколу, король, в одиночку не одолеть косматого филина, если ему не поможет белая голубка из девичьей башни в Упсале. О, если бы ты только мог увидеть принцессу Ингегерд! Лицо её сияет, словно оно из чистого серебра и перламутра. Глаза Ингегерд прозрачны, как горные озёра. А у ног принцессы на низкой скамейке сидит её белокурая прислужница Астрид и... — Тут старый скальд резко оборвал свою речь, сердито нахмурился, отвернулся, будто коря себя за то, что сказал лишнее, о чём лучше промолчать.

И вот наступил день, когда в королевский замок в Упсале прибыл посол с богатыми дарами от норвежского короля Олава, сына Гаральда. Король Шоскёниг принял посла в парадном зале, украшенном старинным оружием и бесценными коврами, привезёнными из стран Востока. Но в глазах его вспыхивал недобрый огонь, а вокруг стояли молчаливые вассалы с обнажёнными боевыми мечами.

Норвежский посол низко склонился перед королём Шоскёнигом и сложил к его ногам ларцы с самоцветами, серебряную и золотую утварь, меха.

— Мой повелитель во имя Бога предлагает тебе мир,! — сказал посол короля Олава. — Довольно литься крови мужчин вперемешку со слезами жён и матерей! А чтоб стал этот священный союз нерушимым и вечным, отдай в жёны королю Олаву свою прекрасную дочь — принцессу Ингегерд!

Но король Шоскёниг вскочил с трона и лицо его стало багровым, как закатное солнце, предвещающее грозовую бурю.

— Заткни свою нечестивую глотку! Горе тебе, если ты скажешь ещё хоть одно слово! — в бешенстве закричал он. — Смертельный удар мечом получит твой повелитель, а не руку моей дочери!

Король Шоскёниг ещё долго изрыгал проклятия и сжимал кулаки, хотя посол и его свита уже спустились по мраморной лестнице и перешли подъёмный мост.

Молча стоял Хьялтэ, сжав побелевшие губы. Он вспомнил слова принцессы, что ненависть королей глубже, чем бездонная пропасть, и питают её чёрные источники, бьющие со дна души.

“И всё же королю придётся уступить, если будет на то Господня воля”, — сказал себе старый певец и немедля отправился в путь.

Стояла глубокая осень, вовсе не подходящее время, чтобы старому человеку отправляться в далёкое странствие.

И всё же Хьялтэ и его верные слуги достигли берега холодного моря. Хьялтэ побывал на плавучем ледяном острове, где викинги заворачивали своих возлюбленных в шкуры, и всё же к утру их ресницы смерзались. И только могучим рывком можно было выдернуть заледенелый меч из ножен. Хьялтэ видел ведьму, сидящую верхом на тюлене. Она пряталась в белой пене морского прибоя, высматривая в воде тела утопленников.

Но, осенив себя крестным знамением, Хьялтэ поехал дальше. Он встретился со старыми викингами, зимующими среди голубых льдов под завывание ветра, плачущего голосами умерших. Многие не выдерживали и сходили с ума от воя и свиста этого ветра.

Хьялтэ сидел рядом с суровыми викингами, протянув руки к огню, и рассказывал о принцессе Ингегерд и короле Олаве с таким воодушевлением и сердечным жаром, что седые воины, давно разучившиеся улыбаться, клялись на своих мечах: да, они помогут принцессе добиться счастья, предназначенного ей Богом.

Хьялтэ объехал одно за другим поместья зажиточных крестьян. Уж они-то никогда не внимали жалобам и мольбам родных дочерей и выдавали их замуж так, как требовали того старые обычаи и честь рода. Он так мудро говорил с ними о мире с Норвегией, что они поклялись заставить короля Шоскёнига уступить.

И вот наконец наступил день зимнего народного собрания. Все подданные короля стали съезжаться к священному холму, чтобы встретиться со своим повелителем.

Нелёгким был их путь. Одни ехали по прозрачным и ненадёжным льдам фиордов. Путь других лежал по скользким тропам мимо пропастей, откуда тянули туманные руки призраки бездны. Рыцари, сотворив молитву, обрубали мечами цепкие руки, и тогда, превратившись в снег и лёд, призраки исчезали в бездонных провалах.

Но в назначенный день и час все подданные короля собрались на священном холме. И все как один потребовали, чтобы король отдал в жёны королю Олаву принцессу Ингегерд. Они потребовали этого столь властно и сурово, будто звёзды небесные могли померкнуть, если он не даст на то своего согласия.

Но в короля Шоскёнига, казалось, вселился сам дьявол. Он сбросил на снег свою королевскую горностаевую мантию.

— Нет! — вопил он хриплым голосом. — Нет, говорю я вам. Кто вы такие, чтобы повелевать королём? Никогда не бывать этому браку!

И вдруг король Шоскёниг умолк, словно захлебнувшись своим криком. Он увидел, что старые воины окружили священный холм опасным тесным кольцом, и ему нечего ждать пощады. Они были похожи на зверей, готовых к последнему смертельному прыжку, а глаза их горели холодным гневом.

Старый викинг с лицом, изъязвлённым морозом, вышел вперёд.

— Ты не хочешь отдать свою дочь славному христианскому королю? — В голосе старика звучали решимость и угроза. — А мы должны по твоей прихоти отдавать наших сыновей той, курносой, с косой за плечом, имя которой — смерть?! Слышишь, король? Мы требуем мира с Норвегией!

Что оставалось делать шведскому королю, если он хотел сохранить жизнь и корону? Он поклялся на своём мече рода Шоскёнигов, что летом пошлёт дочь в Кунгахеллу к королю Олаву. Рукоять меча украшал золотой лев и серебряная овечка, что означало бесстрашие и кротость. Но в глубине души король затаил ненависть и не смирился.

“Дайте только срок, и я сквитаюсь с вами, рабы и смерды! Вы силой вынудили меня уступить, и посему грош цена такой клятве. Я всё равно решу это дело по-своему, лишь бы мне улыбнулась удача...”

Вот как случилось, что король дал согласие на брак своей дочери с норвежским королём, и вот что он затаил в глубине своего сердца.

Лето уже шло к концу. Жара сменилась благодатным теплом. Безмятежно прозрачным было небо над королевским замком в Упсале, а между тем сердце принцессы Ингегерд изнывало от ожидания и тревоги. Ведь король Шоскёниг ни разу не обмолвился ни словечком о предстоящей свадьбе.

И вот однажды две сестры — Ингегерд и Астрид — стояли на мраморных ступенях замка, поджидая короля с охоты.

— Посмотри, сестра, — сказала Астрид, — ласточки собираются в стаи на полях. Они готовятся к дальнему перелёту на юг. А ведь это знак.

— Какой знак? — с удивлением переспросила Ингегерд. — Что ты хочешь этим сказать?

— Только одно, что осень уже не за горами, — продолжала белокурая Астрид. — А осенью твой корабль, украшенный резьбой и позолотой, должен отплыть в Норвегию к королю Олаву. Мне кажется, сестра, что тебе надо чаще напоминать королю о его клятве.

А про себя Астрид подумала: “Я была бы счастлива всю свою жизнь, если бы мне довелось хоть один-единственный раз взглянуть на короля Олава, сына Гаральда”.

Так в душе этой девушки мешалось и дурное, и доброе. И была её душа подобна глубокому морю. Там мерцал солнечный свет, но на глубине таились никому не ведомые подводные ледяные течения.

В это время к ступеням замка, где стояли девушки, подъехал король на огромном багряно-рыжем, как огонь, коне. Король подъехал в окружении вассалов, ловчих и слуг.

— Взгляни-ка, Ингегерд, — сказал он с довольной улыбкой, — какая мне привалила удача! Кто ещё может убить за одно утро пять тетеревов?

Но Ингегерд не понравилось его чванливое хвастовство. Кроме того, она ждала совсем других слов.

— Ты, отец, считаешь для себя большой честью убить пять тетеревов, — сказала Ингегерд своим глубоким проникновенным голосом. — А я знаю короля, взявшего в плен за один утренний час пять могучих враждебных викингов вместе с их дружинами. Это Олав Норвежский, которого ты избрал мне в супруги!

Король Шоскёниг так грузно соскочил с коня, что, казалось, содрогнулась земля. С искажённым от ярости лицом он подошёл к принцессе.

— Какой злой тролль укусил тебя? Какое приворотное зелье околдовало тебя, дочь моя?

Но принцесса Ингегерд была не из тех, кого можно испугать или заставить отступить. Она ничего не ответила королю и только улыбнулась печально и презрительно.

Тогда король опомнился и заговорил вкрадчиво и ласково.

— Дорогая моя, — сказал он, — разве ты не знаешь, что я люблю тебя больше жизни? Как я могу отдать тебя, моё сокровище, тому, кого ненавижу? Нет, говорю тебе, обрати свой взор на королей других стран, потому что никогда принцесса Ингегерд не будет принадлежать Олаву Норвежскому!

— А разве клятва короля не крепче алмаза? — Ингегерд глубоко заглянула в глаза королю. — Неужели, отец, ты допустишь, чтобы в народе тебя прозвали вероломным обманщиком?

Король оглушительно и грубо расхохотался.

— Чёрт подери! Посмотрел бы я на того, кто осмелится назвать меня обманщиком. Клятва эта легче пушинки, подхваченной ветром. Скажите, вы, преданные мне вассалы, друзья мои, прав ли я?

Но никто из вассалов не ответил ему и не подал совета. Гнев ещё сильнее овладел королём, и он закричал, теряя разум от ярости.

— Горе вашей мудрости! Я хочу освободиться от клятвы, слышите, вы? Нет, я вижу, змеи свернулись клубком в ваших сердцах и вы не хотите подать мне руку помощи!

И вдруг, когда никто не ожидал этого, вниз со ступеней резво сбежала белокурая Астрид и остановилась перед королём. Да скорее всего она и сама не ожидала от себя такой смелости.

— Я ведь тоже твоя дочь! — звонким и ясным голосом сказала она. — Так отчего же тебе не послать меня к норвежскому королю?

Едва Астрид произнесла эти слова, Ингегерд побледнела как полотно и брови её гневно сдвинулись.

— Замолчи и уйди отсюда, хитрое создание! Как ты посмела даже помыслить такое?

Но король не дал уйти Астрид. Нет, он обнял её и прижал к своей груди. Он ликовал и плакал в одно и то же время и был вне себя от злой радости.

— Так мы и сделаем! — с облегчением воскликнул он. — Мы назовём тебя Ингегерд. Ты поедешь к норвежскому королю, и он женится на тебе. А когда станет известно, что он сочетался браком с дочерью рыбачки, то-то посмеются над ним властители северных стран!

Тут принцесса Ингегерд быстро подошла к королю. Она была бледна, а глаза её сияли, будто две звезды упали на дно глубоких озёр.

— Отец, отец, нет, я не верю, ты не сделаешь этого, — с мольбой сказала она. — Я согласна отказаться от брака с Олавом Норвежским, только не подвергай его такому унижению и позору!

Но шведский король, казалось, даже не слышал её слов. Он был занят только одной Астрид. Он целовал её, перебирал пряди её длинных белокурых волос с такой нежностью, словно она была его единственной дочерью.

Тогда принцесса Ингегерд опустилась перед отцом на колени.

— Отец, заклинаю тебя всем, что для тебя свято, одумайся!

Остановись, пока не поздно, молю тебя!.. — Слезы душили её, и она не могла продолжать.

Все вассалы отвернулись, ни один из них не в силах был видеть, как гордая принцесса стоит перед королём Шоскёнигом на коленях.

Но король даже не посмотрел на Ингегерд.

— То, что я задумал, всего лишь весёлая шутка, дочь моя! — с торжеством рассмеялся он. — Неужто ты полагаешь, что я откажусь от подобной забавы?

Король Шоскёниг положил руки на округлые плечи Астрид.

— Да, ты поедешь, и поедешь как можно скорее, — сказал он, не сводя с Астрид сверкающих глаз. — А ведь ты чертовски красива, Астрид, дочь моя! Принцесса Ингегерд похожа на чудесную лилию, выросшую в глубокой тени. А ты, моя радость, словно ягода земляники, заалевшая на самом припёке. Король Олав не устоит перед твоей юной прелестью. Он отпразднует пышную свадьбу и лишь потом увидит, что ты не знаешь обычаев королей, не умеешь приветствовать знатного гостя, смеёшься невпопад и привыкла с топотом бегать вверх и вниз по лестнице, как простая служанка. Славно он будет одурачен и славно все над ним посмеются!

Ингегерд поняла, что король всё равно сделает по-своему, и не в её силах изменить его решение.

Тогда она подошла к Астрид, ласково обняла её за плечи и повела в свою опочивальню. Она усадила её в кресло, украшенное золотом и рыбьим зубом, а сама села на низенькую скамью у её ног.

— Я не хочу, чтобы король Олав стыдился своей юной королевы! — сказала Ингегерд, и голос её был певуч и спокоен, как всегда. Глядя на неё, никто не мог бы догадаться, что сердце её разрывается от нестерпимой муки.

Ингегерд научила Астрид ходить неторопливо и плавно, говорить мягко и вместе с тем повелительно, не смеяться громко и беспечно вольной шутке подвыпившего гостя. Никогда не опускать глаз первой, встретившись с кем-то взглядом. И, главное, научила её той благородной простоте в каждом движении и слове, которые отличают принцессу от всех прочих женщин.

Она подарила Астрид бесценные старинные украшения, отдала ей свои лучшие наряды, оставив себе только тёмные, смиренные одежды.

Принцесса до вечера просидела с сестрой и рассказывала ей о короле Олаве, о его милосердии, благородстве и о праведной жизни.

Порой слова Ингегерд казались Астрид слишком туманными и мудрёными, и её даже клонило в сон. Но одно всё же она поняла: принцесса хочет ей передать всё прекрасное и светлое, что живёт в её душе.

В конце концов Астрид, которая на самом деле вовсе не была корыстной и злой, а всего лишь беспечной и непостоянной, не выдержала и воскликнула:

— Нет, моя дорогая, как я могу причинить тебе такую боль? Я не поеду к королю Олаву!

Тогда обе они заплакали и в первый раз по-настоящему почувствовали, что они сестры.

Но на следующее утро Астрид уже думала по-другому. Она не умела быть твёрдой в своих решениях и долго предаваться раскаянию. Ингегерд заглянула ей в глаза и увидела, что Астрид уже не та, что была накануне. Она отвечала уклончиво, косила глазами в сторону и накручивала на пальцы свои белокурые локоны.

Тогда Ингегерд глубоко вздохнула и сказала:

— Милая сестра, дарю тебе мой корабль, на котором я мечтала отплыть к королю Олаву. Он украшен резьбой и позолотой, а гребцы на нём ловкие и закалённые. Пусть норвежский король увидит свою невесту во всём блеске красоты и великолепии.

Ингегерд поцеловала Астрид и улыбнулась ей. Слезы стояли в её глазах, а улыбка была полна печали и смирения...

И вот высокий стройный корабль, распустив пунцово-алые паруса, вышел в открытое море. Солнце осыпало паруса рубинами, а попутный ветер наполнил их своим влажным дыханием.

А задолго до этого, ещё в разгаре лета, в богатом городе Кунгахелле король Олав, сын Гаральда, готовился достойно встретить свою знатную невесту — принцессу Ингегерд.

К замку вереницами тянулись возы. Крестьяне везли на своих маленьких лошадках масло в кадках, мёд и окорока. Прибыли купцы из дальней Венды, и даже из Новгорода. Они раскладывали перед королём драгоценности, узорные ткани и разные диковинки. И король охотно покупал всё, что, как ему казалось, могло порадовать или позабавить благородную дочь шведского короля.

А когда на лугах скосили траву и в закрома собрали рожь и пшеницу, в замок начали прибывать знатные гости.

На белых конях без единой тёмной подпалины ехали мужчины в праздничных одеждах и прекрасные женщины, каждая с целой свитой вассалов, юных проказливых пажей и служанок.

Вслед за ними в Кунгахеллу заявились всевозможные фокусники, певцы и сказители старинных преданий.

Замок наполнился шумом, смехом, звоном бокалов и лукавой болтовнёй служанок.

Все с нетерпением ждали корабль, на котором должна была прибыть шведская принцесса.

Вот уже пожелтел хмель. Созрела ежевика, а та, что не успели собрать, почернела между камней. Но принцесса Ингегерд всё ещё задерживалась, и не было от неё гонцов, сообщающих о её приезде.

Плоды шиповника стали густо-коричневыми на голых колючих ветках. Где же прекрасная Ингегерд?

Скальд Хьялтэ всё лето жил в Кунгахелле. Пожалуй, он ждал приезда Ингегерд с неменьшим нетерпением, чем сам король Олав.

Долгими осенними вечерами, когда северный ветер, подхватив пёстрые листья, кружил их вокруг дворцовой башни, старый Хьялтэ вместе с королём Олавом частенько сидели у пылающего камина в тронном зале. Хьялтэ по привычке держал в руке веточку ели и растирал пальцами пахучую хвою.

С некоторых пор его стали томить тягостные предчувствия и неясное беспокойство. И вот однажды король Олав, бросив на него проницательный взгляд, сказал:

— Полно, мой друг Хьялтэ, оставь свои невесёлые мысли. Если Господь желает, чтоб эта прекрасная девушка принадлежала мне, то она приедет!

Но вот уже поздняя осень вступила в свои права. Багровое солнце рано спускалось в непрозрачную мглистую дымку, а слуги сваливали в камины целые груды благовонных поленьев, чтоб согреть огромный парадный зал.

И тогда знатные рыцари один за другим начали покидать королевский замок в Кунгахелле. Они уезжали неохотно, с недоумением перешёптываясь, но не решаясь ни о чём спросить благородного хозяина замка.

Прекрасные дамы зябко кутались в меха и плащи. Они улыбались и, смущённо опустив глаза, желали счастья королю Олаву. Вместе с ними покинули замок шумные толпы слуг, вертлявые шуты и фокусники, странствующие певцы. Смолкли смех, песни, задорные острые шутки.

Тишина, как туманный колокол, опустилась на королевский замок.

Последним покинул Кунгахеллу старый скальд Хьялтэ.

К Рождеству он должен был вернуться к себе на родину, в холодную, окованную льдами Исландию. Со стеснённым сердцем приказал он поставить парус на лодке и отправился в далёкий путь по реке Нордре. Угрюмый, молчаливый, уронив лицо в ладони, сидел он на носу своей ладьи.

По берегам из глубоких ущелий поднимались сырые испарения, вековые ели махали ему вслед колючими лапами, а в глубине чернолесья прятались непроглядные тени.

Вдруг старый Хьялтэ вздрогнул. Вдалеке показался лёгкий стройный корабль с пунцово-алыми парусами. Хьялтэ с первого взгляда узнал этот корабль, украшенный резьбой и позолотой. Да, это был корабль принцессы Ингегерд.

На старом лице Хьялтэ не осталось ни одной неразглаженной морщинки, когда он поднялся на высокий борт корабля. Глаза его лучились от радости. Он приветствовал крепких парней, сидевших на вёслах, словно они были его добрыми друзьями. Он подарил золотой перстень девушке, когда она подвела его к парчовому шатру, разбитому на палубе. Он не обратил внимания, что девушка взяла его дар как-то нерешительно, даже боязливо.

Рука Хьялтэ дрожала, когда он приподнял тяжёлый занавес, закрывавший вход в шатёр. Эта минута казалась ему самой прекрасной в его жизни.

Но едва Хьялтэ вошёл в шатёр, как тут же в изумлении и замешательстве отступил назад.

Он увидел стройную девушку с чудесными белокурыми косами, перекинутыми на грудь. Она пошла ему навстречу с улыбкой и протянутой рукой. Но это была не Ингегерд.

— Приветствую тебя, Хьялтэ! — ласково сказала она.

Голос её звучал мягко и вместе с тем повелительно. Она смотрела ему в глаза прямо, не отводя взора. Походка у неё была плавная и величавая. Но это была не Ингегерд.

— Кто ты? — спросил Хьялтэ дрогнувшим голосом.

— Разве ты не узнаёшь меня, Хьялтэ? Я королевская дочь. Это со мной ты так часто говорил об Олаве Норвежском в Девичьей башне!

— Я только с одной королевской дочерью говорил об Олаве, сыне Гаральда. И она звалась Ингегерд, — сказал Хьялтэ, пристально глядя в синие глаза девушки.

— Я тоже королевская дочь. Это истинная правда, тут нет обмана. Лицо Хьялтэ стало серым, как остывший пепел.

— Я узнаю тебя! Ты — Астрид, — воскликнул он. — Твой отец — шведский король, а мать — нищая рыбачка. Значит, всё-таки король Шоскёниг надумал обмануть короля Олава! Смилуйся надо мной, старым человеком. Дай мне узнать всю величину моего несчастья... Скажи, принцесса Ингегерд не приедет?

Астрид молча покачала головой. Хьялтэ без сил опустился на скамью. Такая глубокая скорбь отразилась на его лице, что Астрид ощутила внезапный страх и холод, и впервые подумала, чем может обернуться для неё этот вероломный обман.

— О Хьялтэ, не выдавай меня! — принялась она умолять старого скальда. — Король всё равно никогда не отдаст принцессу Ингегерд в жёны Олаву, сыну Гаральда. Гребцы на корабле подкуплены. Моя служанка Элина даже под пыткой не откроет правды, так она мне предана. Подумай сам, что проку теперь открыть эту тайну, и кому от этого будет лучше? — Астрид помолчала и добавила жалобно, как ребенок: — Ингегерд сама отдала мне корабль, ожерелья и золотые пряжки...

— Сама, сама... — повторил старый скальд и горько рассмеялся.

Хьялтэ опустил голову и умолк. Он погрузился в глубокое раздумье. Астрид молча стояла перед ним, боясь взглянуть ему в лицо. Несколько раз ей послышалось, что старый скальд невнятно пробормотал, словно бы про себя:

— Я должен ей сказать... Она должна знать, должна знать... Наконец Хьялтэ зорко и пронзительно посмотрел в глаза Астрид.

— Узнай же, Астрид, то, что я ещё никому не осмеливался поведать о короле Олаве, сыне Гаральда. Это случилось, когда Олав был всего-навсего бедным морским королём и ему не принадлежало ни одной пяди земли в стране его предков. И вот, однажды ночью, королю привиделся вещий сон. Ему приснилось, что ангел Господний в одеждах, сотканных из лучей, ступил на палубу его корабля.

77Крылья ангела превратились в паруса, и корабль полетел как птица, не касаясь пенных гребней волн. На север, к Норвегии держал он путь. Они подплыли к скалистому берегу, и по знаку ангела волны утихли и море стало прозрачным до самого дна. Тогда ангел заговорил серебристым голосом. “Король Олав, — сказал ему ангел. — Свет божественной благодати сияет в твоей душе. Знай, ты будешь во веки веков с небесных высот править этой страной!” — И в тот миг король Олав проснулся...

Дрожь прошла по всему телу Астрид. Она словно онемела и не могла вымолвить ни слова.

— Счастье благоприятствовало королю, — продолжал старый скальд. — Вскоре вся Норвегия признала его и покорилась. Он по праву взошёл на норвежский престол. Но душа короля была столь кроткой и смиренной, что он не посмел поверить в небесный смысл слов, сказанных ему ангелом. А ведь ангел возвестил ему: по воле Господа народ Норвегии будет поклоняться ему ещё при земной жизни как святому.

Тяжело дыша, умолк старый скальд.

Румянец сошёл со свежих щёк Астрид, лицо её стало страшно бледным, словно восковым.

— Когда король Олав рассказал мне этот сон, я встал на колени и молился вместе с ним. — Старый скальд взглянул на неподвижную помертвевшую Астрид, но сострадания не было в его взгляде. — Ответь мне, Астрид, теперь, когда ты всё знаешь о короле Олаве, .назовёшь ли ты ему своё истинное имя?

Астрид тихо застонала, но потом собралась с силами и тихо сказала:

— Молю тебя от всего сердца, Хьялтэ, плыви со мной в Кунга-хеллу и сам открой королю Олаву роковую тайну. Ты видишь, я слаба душой и наперёд не знаю, как поступлю. Боюсь, у меня не хватит мужества самой разрушить своё счастье!

Лицо Хьялтэ исказилось от гнева, он резко, презрительно рассмеялся.

— Вот как ты решила, дочь греха! Ты хочешь, чтоб я помог тебе избегнуть позорной судьбы и возмездия? Ты только воровка, укравшая у сестры то, что ей предназначил сам Господь Бог! Ты плывёшь на корабле принцессы, я вижу на тебе её драгоценности... Страшно представить себе, как страдала принцесса Ингегерд, собирая тебя в этот путь!

Тут старый Хьялтэ, которого никогда не покидало мужество, застонал от боли. А белокурая Астрид с удивлением подумала, что и вправду ни разу не вспомнила Ингегерд, слезы на её глазах и скорбный поцелуй. Нет, она всё время думала только о себе, а боялась только одного: как бы её обман не открылся.

Хьялтэ заговорил вновь, и голос его звучал пророчески грозно:

— Ты убила лучшую песню старого скальда! Не проси, чтоб я поехал с тобой в Кунгахеллу. В этом было бы твоё спасение. Нет, судьба грешника в его грешных руках! Если у тебя не хватит мужества открыть правду королю Олаву, то пусть всё свершится и ты станешь королевой. Но знай, Астрид, жизнь твоя будет так мучительна, так полна страданий, что ты станешь каждый день, каждый час призывать к себе смерть! Горе тебе, Астрид, горе!..

Астрид в испуге закрыла лицо руками. А Хьялтэ не сказал больше ни слова, отвернулся от неё и молча покинул корабль.

Когда Астрид немного пришла в себя, она откинула полог шатра. Она увидела ладью старого скитальца, уходившую на север. Утлая ладья показалась ей маленькой, не больше ореховой скорлупки. И померещилось ей, что уже окружают ладью Хьялтэ морозные тучи далёкой Исландии. Ветхий парус, похоже, был соткан из иголочек мороза и льда. И скоро ладья Хьялтэ скрылась из виду.

Тогда Астрид глубоко-глубоко вздохнула и лицо её озарилось улыбкой.

“Ещё целый долгий день плыть до Кунгахеллы... — подумала она. — Ещё целый день я могу быть счастлива, и хотя бы в мечтах воображать себя невестой короля Олава. А в Кунгахелле при всём народе я паду к его ногам и открою позорную тайну, или потом в замке, когда мы останемся наедине, или...”

Астрид тряхнула головой, отгоняя печальные мысли.

В эту ночь королю Олаву приснился загадочный сон. Приснилось ему, что он у себя в опочивальне, и в узкие окна, как золотая пена, льётся солнечный свет. Вдруг влетела в окно острокрылая золотая птица. Она сделала круг над королём и опустилась ему на грудь. В розовом клюве держала птица ослепительно сверкавшее золотое кольцо. Птица вытянула шейку и положила кольцо прямо на губы короля Олава. И, странное дело, рот короля тут же наполнился тяжёлым и кислым вкусом меди. Король снял с губ кольцо, привстал на локте и надел кольцо себе на палец. Но тут он разглядел, что кольцо это вовсе не золотое, а медное, и уже покрылось тёмными пятнами и зеленью. Тем временем птица взмахнула крыльями и пропала неведомо куда...

Король Олав проснулся. Было раннее утро, и бледный луч осеннего солнца с трудом пробивался сквозь узкое решётчатое оконце. Король посмотрел на свою правую руку. Кольца не было, но еле заметная зелёная полоска осталась у него на пальце.

“Нет, это не простой сон, — подумал король Олав. — Дай Бог, чтоб он стал предвестником радости, а не печали”.

Короля охватило неизъяснимое нетерпение, он словно предчувствовал: что-то вот-вот должно случиться. Он приказал слугам подать праздничные одежды. Кликнул верных друзей и вассалов, и они направились на пристань Кунгахеллы.

“Я всего лишь хочу посмотреть, прибыл ли купеческий корабль с новым боевым оружием. Я отвалил купцу столько золота, сколько он запросил. Ещё надо взглянуть, достаточно ли соли и вяленой рыбы в погребах...” — так сказал себе король Олав, но это была лишь отговорка и он отлично сознавал это. На самом же деле какой-то тайный голос нашёптывал ему, что жизнь его с сего дня переменится, и судьба распахнёт перед ним двери в неведомое будущее.

Когда король спустился на пристань, все, кто были там, приветствовали его, как всегда, с благоговением и радостью.

Но вдруг шёпот пробежал по толпе. Из-за поворота реки появился высокий корабль, весь украшенный резьбой и позолотой. На солнце рдели и пылали паруса из красного шёлка. Среди неповоротливых, грузных купеческих барж и кораблей он казался лёгким и воздушным, как облако.

— Это принцесса! Это шведская принцесса! — раздались ликующие возгласы со всех сторон.

Женщины поспешили подняться на мост, мужчины и мальчишки прыгали в лодки и карабкались на крыши. Всем хотелось посмотреть на прекрасную Ингегерд.

Корабль плавно подошёл к пристани, и все наконец увидели принцессу, стоящую на палубе корабля.

Её золотистые волосы, всё затмевая, блестели на солнце. Глаза могли поспорить с голубизной неба. Она улыбалась с такой лаской и нежностью, что, казалось, в Кунгахеллу возвратилось лето, во всей своей красоте и великолепии.

Когда король Олав увидел свою невесту, такую гордую и прелестную, его лицо просветлело от радости и в сердце зажглось нежное чувство.

Цветы уже осыпались, и потому молодые девушки принялись срывать ярко-жёлтую листву с деревьев и бросать её на пристань, раскидывать по улице, где должна была пройти принцесса. Они спешили украсить свои дома гроздьями блестящей спелой рябины и тёмно-багряными листьями клёна.

Астрид видела народ, со всех сторон бегущий на пристань, видела короля Олава. Он стоял в тяжёлых шитых золотом одеждах, окружённый вассалами и благородными рыцарями. Его глаза сияли, и он поднял руку, приветствуя её.

И Астрид забыла всё, в чём она должна была повиниться и покаяться королю. Она забыла, что имя её не Ингегерд. Одно желание завладело её душой: стать женой короля Олава.

И вот на третий день, под звон колоколов, была торжественно сыграна свадьба. Все любовались красавицей-невестой, а Астрид втайне радовалась, что знатные гости уже разъехались, все, кто знали в лицо принцессу Ингегерд, и никто не может схватить её за руку и обвинить в том, что она всего лишь самозванка, присвоившая себе чужое имя и счастье.

Сразу же после свадьбы наступили погожие тёплые дни. Мшистые холмики на болотах зазеленели, как бархат. Среди опавшей листвы поднялись тонкие стрелки травы. А в королевском саду распустились последние сорта роз, те, что обычно не успевают расцвести, схваченные морозом.

В один из воскресных дней король Олав и его вассалы собрались в пиршественном зале. По правую руку от короля, на подушках из красного шёлка, сидела его прекрасная супруга. Король любовался её милым лицом и, не отрываясь, глядел в её лучистые глаза, где вспыхивали сине-голубые искры. А когда Астрид заговорила, король Олав опустил голову, чтобы только наслаждаться звуками её певучего голоса.

Король Олав был искусным резчиком по дереву. И вот, заслушавшись нежных речей королевы, он в задумчивости взял нож и принялся вырезать прямо по краю стола узор из дубовых листьев. Все вассалы и слуги с беспокойством следили за ним. Они понимали, что король Олав забыл, что сегодня воскресенье. В этот святой день считается грехом всякая работа, даже если это была всего-навсего гирлянда из дубовых листьев, вырезанная по дереву. Рыцари растерянно переглядывались, но никто из них не осмелился остановить короля.

Наконец друг короля, Бьёрн с Тюленьего острова, решился заговорить.

— Какой завтра день, Симон? — спросил он как бы между прочим, обращаясь к своему юному оруженосцу.

— Завтра понедельник, — ответил Симон испуганно и громко. Король поднял голову и пристально взглянул на юношу, в смущении теребившего полу кафтана.

— Вот оно что! Так ты говоришь, что завтра понедельник...

И, не прибавив больше ни слова, король собрал в руку все обрезки дерева и подошёл к очагу. Король Олав взял раскалённый уголь и положил его себе на ладонь. Он стоял неподвижно и глядел, как пылают у него на ладони сухие стружки и как почернела обожжённая кожа. Все воины радовались и гордились своим повелителем. Только молодая королева вскочила с места, побледнела и пошатнулась. Она, наверное, упала бы, но её верная служанка Элина успела подхватить свою госпожу.

“Как же строго он будет судить меня, если откроется мой обман, когда он столь беспощаден к себе за такой малый проступок” — с замиранием сердца подумала Астрид.

Случилось так, что Акэ из Гендарикэ смертельно заболел, проезжая на своей ладье мимо Кунгахеллы. С минуты на минуту ждали его кончины, потому что он весь покрылся гнойными язвами, не принимал ни воды, ни пищи, и лицо его стало серым, как глина.

— Акэ, ты слышишь меня? — окликнул Людольф, его друг, наклоняясь над ним. — Очнись! Мы в Кунгахелле, во владениях короля Олава. Господь даровал ему чудесную силу за его святую жизнь. Умоли короля прийти и возложить на тебя руки. Он исцелит тебя, не сомневайся. Это наша последняя надежда.

— Как я могу просить у него помощи? — не открывая глаз, еле слышно простонал Акэ. — Горе мне! Я убил его названого брата Реора Белого. Король Олав придёт сюда только для того, чтобы вонзить в меня меч...

Не в силах найти себе места от горя и тоски, Людольф сошёл с корабля и без цели побрёл вдоль берега.

По дороге он встретил молодую королеву. Она ходила в лес за орехами и сейчас шла ему навстречу, беспечно смеясь и болтая со своими служанками.

Людольф почтительно приветствовал королеву, и не мог скрыть от неё своей печали.

Астрид вернулась в замок и тот же час направилась в покои короля Олава.

— Радуйся, мой супруг, — сказала она. — Акэ из Гендарикэ, твой заклятый враг, убийца твоего брата, лежит при смерти на своём судне в гавани Кунгахеллы!

Король Олав посмотрел на Астрид, ничего не сказал и быстрыми шагами направился к набережной.

Королева, увидев, как поспешно он удалился, не захватив с собой ни кинжала, ни меча, позвала самых близких вассалов, взяла его оружие и заторопилась вслед за ним.

Она так спешила, что вовсе не чувствовала тяжести боевого меча с тяжёлой рукоятью в виде креста.

Никем не замеченная, она поднялась на корабль и по узкой лесенке сошла вниз, где на ложе из шкур лежал умирающий Акэ.

Она остановилась, держа в обеих руках меч, готовая подать его королю в любую минуту, и вдруг замерла, словно окаменев.

Акэ лежал, откинувшись навзничь, и больше походил на мертвеца, чем на живого.

Король Олав наклонился над ним и положил руку на лоб умирающего. Он тихо молился, и лицо его в этот миг излучало надежду и благодать.

— Господи! Исцели этого несчастного, возврати ему жизнь и силы!

Королева увидела, что предсмертная бледность, покрывавшая лицо Акэ, исчезает, гнойные язвы на груди затягиваются и больше не кровоточат. Дыхание его стало легче и ровней.

— Благодарю тебя, король Олав, — со вздохом, который, казалось, шёл из самой глубины его души, прошептал Акэ. — Ты вернул мне жизнь, чтоб я успел покаяться и искупить свой грех...

Астрид молча и бесшумно покинула корабль. Она медленно пошла обратно к королевскому дворцу. И каким же непосильно тяжёлым казался ей теперь меч! Она с трудом тащила его, всё больше сгибаясь под его тяжестью. Сначала кончик меча чертил полоску по песку дороги, а потом королева и вовсе, не удержав меч, выронила его из рук.

Слуги, сопровождавшие её, подхватили прославленный меч. А королева с трудом поднялась по мраморным ступеням дворца, опираясь на руку верной Элины, и дыхание вырывалось у неё из груди, словно последний хрип умирающего.

Прошло ещё несколько дней, и наступил праздник Всех Святых. Король Олав, по своему обыкновению, отправился в храм Божьей Матери.

Астрид, стоя на балконе, смотрела ему вслед. Золотой обруч поддерживал волосы короля, длинная мантия из красного бархата мягкими складками падала до земли.

“Он похож на святых, что украшают алтарь в нашем храме!..” — похолодев от внезапного испуга, подумала Астрид.

Внизу, в глубокой тени ворот, незаметно притаился человек в низко опущенном на лицо капюшоне. Закутанный в длинный плащ, он сам походил на блёклую серую тень.

Едва король Олав поравнялся с ним, незнакомец одним движением выхватил меч и бросился на короля.

Но ясный спокойный взор короля словно остановил в воздухе руку убийцы. Незнакомец выронил меч и, как дерево, подрубленное под корень, рухнул на землю.

Король Олав смотрел на него всё тем же ясным взором, и незнакомец, закрыв лицо руками, скорчился у его ног.

— О король Олав, король Олав, — простонал он. — Твои враги подослали меня. Немало золота посулили они мне за твою жизнь. Но едва ты взглянул на меня, и, видишь, меч выпал из моих рук...

Астрид на балконе опустилась на колени там, где стояла, не в силах сделать и шагу.

— Боже, Боже! — прошептала она. — Будь милостив ко мне, грешнице. Обманом и хитростью стала я женой этого святого человека...

— Госпожа моя, ты совсем больна, — с заботой сказала Элина, наклоняясь над королевой. — Ты бледна, как цветы жасмина. Идём, я уложу тебя в постель и расплету твои тяжёлые косы, чтоб ты немного отдохнула.

Но Астрид посмотрела на неё, как будто не слышала её слов.

— А я получила весточку из дома. Ведь у меня остался жених в Упсале. — Элина с мечтательной улыбкой посмотрела в окно. — Ой, да ведь ты не знаешь, госпожа! Господи, какая же я, право, забывчивая. Король Шоскёниг сыскал для принцессы Ингегерд жениха. Да ещё такого славного и пригожего! Красавчик, глаз не отвести. Он король Датской земли. У него так много кораблей, что и не сосчитать!

— Так сестра моя вышла замуж! — со счастьем в голосе воскликнула Астрид. Словно солнечный луч проник в её грудь и отогрел сердце. — Ты не могла принести мне весть радостнее этой, Элина!

— Ах нет, моя королева, — смутилась Элина. — Я ещё не всё рассказала. Принцесса Ингегерд ответила жениху отказом. Она стала монахиней и удалилась в горный монастырь. Далеко-далеко от Упсалы этот монастырь. Зимой туда и вовсе не доберёшься. А король Шоскёниг с горя совсем спятил. Он то бросается на ложе и рыдает, то без меры пьёт вино кубок за кубком. И тогда он крушит мечом всё вокруг. “Я погубил жизнь одной дочери и душу другой!” — вопит он, и десять дюжих воинов с трудом удерживают его... Что ты так смотришь на меня, госпожа? Прости меня, глупую дуру, я только огорчила тебя! — И Элина залилась горючими слезами. — Но монахиня Ингегерд всегда улыбается, — добавила Элина сквозь слезы.

— Улыбается? — повторила Астрид, и странная улыбка тронула её губы. — Так ты говоришь, монахиня Ингегерд улыбается?

— Да, да! Она молится в храме, а потом целый день ухаживает за больными и не чурается никакой работы. И всегда чудесная улыбка цветёт у неё на устах. Об этом идёт молва по всей Швеции...

— Тогда ей лучше, чем мне, — спокойно сказала Астрид. Лицо её словно окаменело. — Теперь ступай, оставь меня.

Обманутая её спокойствием, Элина, сокрушённо вздыхая, ушла. Оглянувшись, она увидела, что юная королева стоит, стиснув на груди руки и опустив голову.

Ночь в праздник Всех Святых выдалась тихой и ясной. Полная луна осветила зубцы Северной башни, и они заискрились, как серебро.

Король обошёл сад, заглянул в конюшню, потрепал по холке любимого коня, и тот, дыша теплом, заржал негромко и сонно. Собаки, знавшие шаги короля, не залаяли, они неподвижно лежали, положив морды на передние лапы, и глаза их сверкали в лунном свете.

Вдруг король заметил тонкую и стройную женщину, закутанную с тёмный длинный плащ. Она быстро пересекла дорожку, залитую лунным блеском, и исчезла в глубокой тени ворот.

“Кто это? — подумал король Олав. — Опасно молодой женщине, такой слабой и беззащитной, одной ходить по ночному городу, полному пьяных моряков и случайного сброда”.

Тем временем женщина торопливо пересекла рыночную площадь и свернула в узкую улочку, круто спускавшуюся вниз к пристани. Мелькнула из-под плаща маленькая ножка, обутая в башмачок с золотой пряжкой.

“Это знатная женщина, — подумал король. — Что она здесь делает?”

Король Олав бесшумно следовал за ней. Женщина спустилась на пристань и подошла так близко к краю деревянного настила, что король, содрогнувшись, понял: несчастная хочет броситься в воду.

Женщина подняла руки, словно прощаясь со всем, что ей дорого. Страдальческий стон сорвался с её губ, и вдруг, не выдержав, она всхлипнула, как малое дитя. Она наклонялась всё ниже, ниже... Ещё мгновение, и она бросилась бы в тёмные набегающие волны. Но король одним гибким прыжком бросился на неё. Он успел обхватить её руками и удержать.

— Безумная! — воскликнул он. — Что ты надумала! Нет греха страшнее этого. Ты решилась пойти против святой Божьей воли и загубить свою душу!

Когда женщина услышала его голос, она быстро закрыла лицо руками. Но король по шелесту её шелковых одежд, по блеску колец на тонких пальцах узнал её. Да, это была его жена, королева Кунгахеллы.

Астрид повернула к нему бледное, прозрачное в лунном свете лицо. Она постаралась улыбнуться, и голос её звучал почти весело.

— Супруг мой, ты так напугал меня, бедняжку, что я и впрямь, чего доброго, могла упасть в реку. Или ты, может быть, подумал, что я хочу утопиться?

Король ответил:

— Я сам не знаю, что должен думать, жена моя. Господь да вразумит меня!

Астрид рассмеялась, но голос её звучал как струна, которая вот-вот оборвётся.

— Разве тот, кто счастлив, как я, захочет убить себя? Разве в раю лишают себя жизни?

Астрид обняла короля и с нежностью провела ладонью по его щеке. Преклонение перед королём и робость обычно заставляли Астрид скрывать всю силу своей любви. Но сейчас она страстно поцеловала его.

— Король Олав, я хочу, чтоб ты знал, как безмерна и крепка моя любовь! Я больше не хочу быть королевой. Я хочу скрыться с тобой от всего мира в глухой лесной чаще. Там я стану твоей служанкой, буду готовить тебе пищу, перестилать твоё ложе. И от счастья петь весь день, как птица небесная. А когда ты будешь возвращаться с охоты, я выбегу тебе навстречу и вот так встану перед тобой на колени, — сказав это, Астрид тихо опустилась на колени перед королём. Глядя на него снизу вверх, она продолжала звенящим трепещущим голосом. — А ты, мой супруг, спешишься, подойдёшь ко мне, коснёшься моей груди концом меча и скажешь: “Да, твоя жизнь принадлежит мне!”

Говоря это, Астрид, как бы шутя, вытащила меч короля из ножен и направила кончик меча прямо себе в сердце.

— Твоя жизнь принадлежит Богу, — сказал король. Астрид тихо рассмеялась.

— Нет, моя жизнь принадлежит тебе, — повторила она с неизъяснимой нежностью.

В этот момент король почувствовал, что она старается вонзить остриё меча себе в сердце. Он успел отдёрнуть меч, прежде чем Астрид нанесла себе смертельную рану. В первый раз в жизни он испугался так, что задрожал с головы до ног. Он понял, королева хотела умереть от его руки.

“Она согрешила, — в ужасе подумал он, — нет сомнения, у неё на душе тяжкий грех, и потому нет предела её отчаянию”.

Король наклонился к ней.

— Ингегерд, скажи мне, что тебя так терзает, в чём ты виновна? Вместо ответа Астрид, рыдая, сняла с себя сверкающие кольца и драгоценности и, не поднимая головы, подала их королю.

“Боже, неужели это та самая гордая и светлая душой Ингегерд? — в сомнении и отчаянии подумал король. — Неужели это она так униженно и безутешно рыдает у моих ног?”

— Кто ты, скажи мне? — спросил король. Но поскольку Астрид молчала, он встряхнул её за плечи: — Говори! Я вижу, ты не Ингегерд, но кто же ты?

Астрид сбросила плащ и распустила свои прекрасные длинные волосы. Она перевила прядями волос свои руки и подняла их вверх. Король понял, она хотела сказать — да, она из тех, кто носит оковы, она рабыня.

— А-а! — дико вскричал король, и отсыревшее эхо под мостом глухо подхватило его голос. — Я знаю, кто ты! У шведского короля есть ещё одна дочь — Астрид! Значит, король Шоскёниг не счёл меня достойным дочери королевы, а прислал мне дочь рабыни!

— Я не могу больше жить, молю, убей меня, — простонала Астрид, отворачивая лицо.

Всё тёмное и грешное поднялось в душе короля. Он задыхался. Гнев, оскорблённая гордость помутили его разум.

“Да, я убью эту грешную женщину, она достойна смерти, — поддавшись искушению, с ненавистью подумал король. — Если бы какой-нибудь шут нацепил мне на голову дурацкий колпак с бубенцами, разве я стерпел бы это? Нет, я пошлю окровавленное тело Астрид на её корабле королю Шоскёнигу. Пусть он и все мои враги узнают, какова цена поруганной чести короля — потомка великого Гаральда!”

Обезумев от отчаяния и ярости, король стиснул рукоять меча, готовясь нанести смертельный удар. Это был старинный меч, издревле принадлежавший его роду. Вокруг золотой рукояти были высечены святые слова: “Блаженны кроткие духом, блаженны милосердные”.

Король Олав занёс меч для рокового удара, но внезапно почувствовал: золотые буквы, словно живые язычки пламени, нестерпимо жгут ему руку. И эта боль отозвалась в его душе.

Астрид стояла перед ним на коленях, склонившись обречённо и покорно, как раненый зверь, ждущий последнего удара.

Король заговорил так, как если бы Астрид уже умерла и не могла слышать его слов:

— Мне сказали, что есть на свете королевская дочь, и её благородное сердце дарует мир и покой всем, кто к ней приближается. Я так жаждал и желал Ингегерд, как ещё ни один мужчина не желал ни одной женщины. Я хотел ухватиться за неё, как душа усопшего держится за ангела, несущего её к небесному престолу!

Глубокое отчаяние совсем лишило короля сил. Он глубоко вонзил остриё меча в доски деревянного настила и ухватился за рукоять, чтоб удержаться на ногах.

— Я полюбила тебя с того дня, как впервые услыхала твоё имя, — прошептала Астрид.

— Господи! — с тоской продолжал король. Казалось, он не слышал её слов. — Куда я ни гляну, всюду вижу предательство, зависть и злобу. Куда ни ступлю, всюду вижу людей, вводящих меня в соблазн и сомнение. О, если бы рядом со мной была Ингегерд — королевская дочь! Её глаза, зоркие, проникающие в людские души, отыскали бы для меня единственно верный путь в моих земных скитаниях. Но вместо Ингегерд в моё сердце обманом проникла лживая и корыстная, холодная как лёд змея!

При этих словах Астрид вздрогнула и ничком упала на грубые доски настила.

— Так говорил мне старый Хьялтэ! — прошептала Астрид. — Все сбылось! О король Олав, я просыпаюсь глубокой ночью и плачу до утра. Но так, чтоб ни одна слезинка не упала на тебя. Потому что мои слезы прожигают полотняные простыни, как расплавленное железо. И я жажду только одного — смерти!

Король Олав увидел плащ Астрид. Он соскользнул с причала и покачивался на волнах. Шитый золотом бархат потемнел, отяжелел от воды и медленно погружался в ночные волны реки.

“Вот так уходило бы сейчас под воду тело Астрид...” — содрогнувшись, подумал король.

Он взглянул на Астрид. Она лежала сжавшись, закрыв лицо. По обнажённым хрупким плечам рассыпались пряди длинных волос. В лунном свете её волосы мерцали, как тонкое серебро.

“Несчастная! Неужели она так невыносимо страдает, что стала седой за один только час? — подумал король, и в сердце его проснулись сострадание и жалость. — Это моя вина! Как я осмелился стоять перед Спасителем, словно нищий, с протянутой рукой, и требовать помощи? Разве к этому призывает он своих верных слуг? Нет, он учит раздавать богатство, которым он нас одарил, слабым и заблудшим. О милосердие и сострадание, два светильника души, я чуть не погасил ваши огоньки! Боже, прости меня!

Король Олав взглянул на небо и замер. Он увидел, что все звёзды изменили свои вечные пути и стройными кругами, сверкая, тихо опускаются к нему.

В этот миг Астрид воскликнула:

— Король Олав, лик твой сияет!

— Астрид, Астрид! — Голос короля дрожал и прерывался. — Тот сон, тот вещий сон! О ангел Господний, теперь мне открылся тайный смысл твоих слов! Боже, дай мне сил стать достойным и совершить то, к чему ты меня призвал!

Когда Астрид увидела звёздный венец, сияющий вокруг головы короля, она вся поникла, словно раздавленная его величием. Последняя надежда покинула её.

Со дна реки всплыли русалки. Под водой можно было разглядеть их прекрасные зеленоватые лица. В длинных струистых волосах серебрилась мелкая рыбёшка. Русалки манили Астрид к себе, протягивали ей ожерелья из речного жемчуга.

Боясь взглянуть на короля, Астрид медленно поднялась и, шатаясь, пошла по узким мосткам.

Король Олав словно пробудился от глубокого сна. В страхе за Астрид он громко крикнул:

— Куда ты уходишь? Зачем? Зачем?

— Разве я не должна уйти теперь, когда ты стал святым? Я, такая грешная... — безнадёжно прошептала она.

Русалки протянули из воды влажные руки, обвитые травами. Одна из них ухватила Астрид за подол шёлкового платья. Русалки лукаво пересмеивались. Они знали, что Астрид хотела утопиться, и уже считали её своей верной добычей. Русалка в венке из речных кувщинок развернула плащ Астрид, готовясь принять её в свои объятия.

Астрид стояла на мостках испуганная, дрожащая. Казалось, её удерживают лишь лунные лучи. Они протянулись с высоты и запутались в её волосах. Король Олав бросился к Астрид и с такой силой прижал к своей груди, что она застонала.

— Нет, ты не должна уходить! — горячо воскликнул он. — Это я в своей гордыне чуть было не погубил тебя. Бедное Божье дитя! Исстрадавшаяся душа, ты согрешила и раскаялась. Я был слишком маловерен и слаб. Теперь Господь даровал мне иные силы, и я могу поддержать тебя и направить. Да что я говорю! Сердце моё так полно любви, что я даже не знаю, согрешила ли ты!

Солнце встало над Кунгахеллой и осветило восточные башни замка. Исчезли под водой русалки, их длинные косы превратились в речные травы и водоросли.

Астрид была так бледна, словно она побывала в руках смерти и вновь вернулась на землю. Погас румянец на её щеках, но глаза сияли иным глубоким светом.

Астрид без сил склонила голову на грудь короля Олава, а он с нежностью обнял её за плечи. И так в дымке уползающего в низины тумана они пошли вверх по мраморной лестнице к высоким дверям королевского замка.

содержание

 

Сайт управляется системой uCoz